Цветы для Розы
Шрифт:
— А в частной обстановке вы с ним общались?
— Да, случалось. Иногда, например, мы всем отделом ходили в театр. Осенью и весной он устраивал у себя дома в Шату небольшие вечеринки. Вот их действительно можно назвать частным общением. На них практически каждый мог говорить все, что думает. Обстановка была самая простая и дружеская.
— А Стен Винт?
— Что ты имеешь в виду? — Она, похоже, действительно не поняла, о чем он спрашивает.
— Он тоже бывал в вашей веселой компании?
— Да, конечно,
— А Винге был в курсе этого?
— Не знаю. По крайней мере, мне он никогда не жаловался.
— Что ты сама думаешь о Винге?
Она посерьезнела.
— Это что, моя обязанность отчитываться в том, что я знаю или думаю о других? Мне необходимо по долгу службы отвечать на этот вопрос?
— Конечно же нет.— Он чувствовал себя довольно неловко, вторгаясь в область ее личных оценок, и постарался поэтому, чтобы улыбка получилась самой что ни на есть обезоруживающей.— Просто мне подумалось: если бы Стену Винге пришло в голову, что те, с кем он работает, относятся к нему с антипатией, это могло бы вызвать у него довольно-таки неадекватную реакцию.
— Иными словами, ты считаешь, Стен мог прийти в такое раздражение от того, что окружающие его недооценивают, что решил прикончить их одного за другим?
Тирен мягко рассмеялся.
— Ну, тут ты, пожалуй, хватила. Этого у меня и в мыслях не было. Однако,— он, видимо, колебался,— не будет ли снова нескромным, если я в таком случае спрошу, что ты думала о Вульфе? Ты, разумеется, можешь не отвечать, но поверь, у меня есть серьезные причины задать этот вопрос.
— Вульф мертв, так что что бы я ни ответила, это ему не сможет ни помочь, ни повредить. Как о человеке я была о Викторе самого высокого мнения, но как мужчина он меня подчас раздражал.
Тирен понимающе кивнул.
— Мне кажется, ты поняла существо вопроса. Позволял себе какие-нибудь вольности?
— Во всяком случае, руки он не распускал,— ответила она.
— Он делал тебе какие-либо оскорбительные предложения?
— Словами — нет.— Она коротко вздохнула и продолжала: — Ни для кого не секрет, что Виктор был бабником. Честно говоря, я не понимаю, почему его жена до сих пор с ним не развелась. Однако, надо отдать ему должное, он умел обставить все с большим изяществом. Как я уже сказала, он, по крайней мере, никогда рукам волю не давал. Но когда он того хотел, он мог в полном смысле излучать такой шарм, такое остроумие и мужественность, что женщин к нему так и влекло. И оскорбительных предложений он также не делал. Да это было ему и ни к чему. Женщины делали их ему сами. Даже здесь у нас в посольстве есть немало девушек и женщин, которые в минуту откровенности намекали, что не имели бы ничего против
Тирен кивнул.
— И как тебе кажется, он этим пользовался?
— Нет. Я просто хотела сказать, что при желании он вполне мог бы. Мне думается, он был слишком умен и осторожен, чтобы ради этого рисковать скандалом еще и здесь.— Она саркастически усмехнулась.— Их ему хватало и за пределами посольства.
— Да, верно.— Тирен посмотрел ей в глаза, и она не отвела взгляда. Похоже, каждый из них пытался проникнуть в мысли другого. Наконец он сказал: — Значит, он никогда не пытался соблазнить тебя?
— Нет.
— А ты?
— Нет.
— Ты не лжешь?
Она не покраснела, даже руки, по-видимому, не вспотели, однако все же среагировала, слегка привстав с кресла. Но — и только. Тирен не смог сдержать улыбки. Овладев собой, она ответила:
— Почему ты думаешь, что я лгу?
— Я и не говорил, будто думаю, что ты лжешь,— сказал он.— Я спросил, не лжешь ли ты.
— А для чего мне лгать?
— Как утверждает один большой знаток, чтобы скрыть правду.
— Но зачем мне скрывать правду?
— Потому что она может оказаться компрометирующей.
Она откинулась в кресле и рассмеялась. Он выждал, пока она успокоится, и сказал:
— Пойми, Мадлен, я вовсе не думаю, что ты имеешь какое-нибудь отношение к убийству Вульфа. Но ты — женщина, и вы работали с ним в непосредственной близости. И я вынужден учитывать любую возможность.— Он внимательно посмотрел на нее и продолжал: — У убийства всегда есть мотивы. И они, как известно, нередко имеют истоки в различного рода любовных делах. В случае с Вульфом один раз уже было, что отвергнутая им дама покончила с собой. Быть может, теперь кто-нибудь решил расквитаться с ним за оскорбление подобным образом. А орудие убийства — нож,— как выяснилось, принадлежит посольству.
— Да, я знаю,— сказала она.— Я читала в «Монд». Однако мне кажется, что у кого угодно — не только у работающих в этих стенах — мог оказаться наш нож для бумаг. Это вполне обычный подарок; любой был бы рад получить такой. Если ты считаешь это убийством на любовной почве, то я могу сказать, что убеждена, что любой женщине он вполне мог быть подарен при тех или иных обстоятельствах.— Она помолчала несколько секунд.— Кстати, подобный нож я сама видела не так давно у Виктора в бардачке. Не знаю, там ли он до сих пор.
— Это не мое дело — судить об орудии убийства,— заметил Тирен.— Думаю, что комиссар Бурье и начальник местной полиции справятся с этим куда лучше. Я передам им эту твою информацию. Как и все остальное, что ты, быть может, сумеешь мне сообщить,— быстро прибавил он.— Думаю, ты это понимаешь и не будешь иметь ничего против.
— Разумеется. Мне кажется, для этого ты меня и вызвал.
Тирен утвердительно кивнул.
— Теперь есть еще один вопрос, на который полиция хотела бы получить ответ. Насколько легкомысленно Вульф обращался со своими ключами?