Цветы и железо
Шрифт:
Через неделю городской голова положит на стол Хельману длинные списки. Эггерту будет работа тоже на неделю. И Шарлотте… «Как можно обмануться в женщине!.. А она ведь казалась такой миловидной и искренней, — думал Петр Петрович, — даже в Германию хотела взять с собой: с ее точки зрения, это, вероятно, означало высшее доверие к человеку».
Калачников был сердит на себя: зачем сказал Алексею, чтобы тот навестил дней через пять, когда все успокоится? За это время Муркин может осуществить свой злодейский замысел.
И тогда в сознании Петра Петровича возникла мысль — пока еще туманная, неясная, но совершенно
Через дня три в дом к Петру Петровичу вернулся Сашок. Был он бледный, усталый, с припухшими красноватыми веками, убитый своим теперешним положением. Калачников обрадовался ему, как самому родному человеку. Он обнял парня и даже прослезился: никак не мог сдержать себя.
— Вот хорошо, дорогуша, я всю ночь сегодня не спал, — сказал он, незаметно смахивая слезу. — Раздевайся, милый, я тебя сейчас покормлю. Освободили?
— Освободили, — уныло произнес он, раздеваясь и приглаживая волосы. — Эх!
— Что «эх», Сашок? Не сокрушайся, дорогуша. Садись, садись. Мой дом — это теперь и твой дом.
— Не думал, что в чужой шкуре жить придется, Петр Петрович!
— Ты не один такой, дорогуша! И я такой, и Никита Иванович, и Танюшка твоя. Славная у тебя девушка, Сашок!
— Очень славная! — оживился Сашок. — У нас, Петр Петрович, много сходства в характерах, хотя и ссорились частенько. И мечтали об одном и том же. Ребята у нас бредили летчиками, конструкторами, покорителями полюса, все девчонки в балерины и артистки собирались. А мы иначе думали: закончим институт — и учителями в какую-нибудь глушь. Учить не только детей, но и взрослых, как правильно жить, как жизнь красивой сделать. Эх!..
— Опять «эх», Сашок! — Калачников подошел к нему и бережно потрепал лохматые волосы парня. — Жизнь, дорогуша, ведь не кончена!.. Ты и в Берлине успеешь побывать победителем, и институт закончишь. Я еще в гости к тебе приеду, будешь встречать меня с Танюшкой!.. Самые лучшие цветы выведу и назову вашими именами.
— Долго ждать, Петр Петрович.
— Долго — это не бесконечно, Сашок. Дождемся! Рассказывай, как тебя проверяли, как отпустили? Рассказывай, рассказывай, а я буду обедом заниматься. Картошка у меня отварена и почищена. Порезать, пожарить — и на стол.
— Проверяли, допрашивали, — неохотно начал Сашок. — «Откуда родом?» — «Из Тамбова». Пусть разыскивают. До Тамбова им далеко, не дотянутся! «Где жили перед войной?» — «В Тамбове». — «Социальное положение отца?» — «Был служащим». — «Кем конкретно он работал перед войной?» — «Репрессирован органами Советской власти». — «Когда?» — «В тридцать седьмом году». — «За что?» — «За активное участие в антоновском движении». — «Кем были в армии?» — «Строителем». — «В строительном батальоне?» — «Так точно». — «В строительном батальоне, как нам известно, красноармейцы не имели оружия. Почему?» — «Там были люди, подобные мне: оружия нам не доверяли». — «Почему вы не пошли в лес вместе с другими военнопленными?» — «А что мне там делать? Если узнают про отца, мне сразу будет капут».
— А правду они не узнают? Не доищутся? — спросил Калачников, разжигая примус и ставя на него сковородку с картошкой.
— Вряд ли, Петр Петрович. То же самое я показывал, когда оказался в плену. В лагере под Шелонском нет ни одного человека из нашей части. Нет и из строительного батальона.
— А Тамбов? В Тамбове-то бывал, Сашок? Вдруг про город начнут расспрашивать?
— Пусть. Там у меня тетка, я у нее два лета жил. На допросах назвал ее адрес.
— Тогда хорошо… Как твоя щека, дорогуша?
— Болит немножко. Эту плеть я запомню!.. Попалась бы мне Шарлотта!
— Попадется, она теперь в Шелонске долго будет болтаться… Да, Сашок, три дня я вот думал и ничего толкового не придумал. Может, ты посоветуешь, как спасти хороших людей и наказать одного прохвоста? — Петр Петрович вспомнил о разговоре Муркина с комендантом. — Может, написать от имени Огнева благодарственное письмо Муркину: мол, спасибо, тебе, друг хороший, за помощь? Дать понять, что он партизанский ставленник? Тогда сами гитлеровцы уберут своего прислужника!
— А как послать такое письмо?
— По почте!
— Все письма читает цензура.
— Прекрасно, дорогуша! Пусть цензура перехватит такое письмо и перешлет в гестапо.
— Нет, Петр Петрович, это шито белыми нитками. Не поверят, сразу догадаются, что провокация.
— А если мы письмо «утеряем» у дома начальника полиции? Живет он с Муркиным как кошка с собакой. Удружит он тогда господину городскому голове, ох как удружит!
— Давайте подумаем, — попросил Сашок.
— Подумаем, подумаем. А сейчас, дорогуша, за стол. Будем кушать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
После обеда коменданту Хельману доложили о гибели Шарлотты и штурмфюрера СС Карла Эггерта. Хельман в сопровождении усиленной охраны направился к месту происшествия. По пути он расспрашивал солдат, которые недавно вместе с Эггертом и Шарлоттой уходили за город. Он выяснил, что Шарлотта, Эггерт и двое автоматчиков возвращались после очередного расстрела арестованных. Вблизи города Эггерт отправил автоматчиков вперед и приказал ждать его у перекрестка, а сам с Шарлоттой зашел в дом на окраине, (как теперь стало известно, не в первый раз), выгнал хозяйку. В доме их и пристрелили. Автоматчики долго ждали своего начальника и, обеспокоенные тем, что его нет, вернулись к домику. Шарлотта и Эггерт были уже мертвы. Убийца успел скрыться. Хозяйка в дом больше не вернулась.
Ганс Хельман посмотрел на Шарлотту. Не любовь и сострадание выражало в эти минуты его лицо. Он вспомнил рассказы Гельмута Мизеля о похождениях Эггерта, его медицинскую книжку, испещренную записями о различных заболеваниях. И что нашла в нем Шарлотта? Ему хотелось ударить ее по синеватым холодным губам, но за его спиной стояли подчиненные, они отлично поймут причину ярости Ганса Хельмана.
Он повернулся и молча прошел мимо солдат, которые вытянулись перед ним, словно их четкость и выправка могли улучшить настроение обер-лейтенанта, рассеять его мрачные мысли.