Цветы на чердаке

Эндрюс Вирджиния

— Тогда почему ты вся трясешься?

— Я… я боюсь… боюсь Вас, — решилась я наконец. — Вы каждый день приходите к нам и спрашиваете, не делали ли мы чего-то греховного и богопротивного, и я, честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду. Как можно не делать чего-то, вернее, избежать того, если не знаешь, что это такое?

Она осмотрела меня с головы до босых ног и саркастически улыбнулась.

— Спроси у своего старшего брата, он наверняка знает, что я имею в виду. Мужская половина всегда знает это с рождения. Они рождаются нечистыми.

Я в ужасе заморгала глазами. Крис не был ни «нечистым», ни просто плохим. Он часто дразнил меня, но в этом не было ничего «грязного». Я пыталась объяснить ей это, но она и слушать не желала.

Некоторое время спустя она вошла в комнату, держа в руках глиняный горшок с желтыми хризантемами.

— Вот настоящие цветы для вашего искусственного сада, — сказала она своим всегдашним, лишенным всякого намека на чувства голосом.

Это было так не похоже на тот образ злой колдуньи, к которому мы привыкли, что у меня дух захватило. Неужели она собирается изменить свое отношение к нам? Может, она полюбит нас? Я начала рассыпаться в благодарностях, возможно, немного переусердствовав, потому что она круто повернулась и вышла из комнаты, как будто в раздражении.

Кэрри прибежала снизу и зарылась лицом в желтые лепестки.

— Как хорошо! — воскликнула она. — Можно я возьму их себе, Кэти?

Конечно, я разрешила ей. Горшок был с благоговением поставлен у одного из выходящих на восток окон, чтобы солнце светило на него каждое утро. Смотреть из этого окна было не на что, кроме холмов и далеких гор с заросшими лесом склонами, затянутых голубоватым туманом. Цветы оставались с нами на ночь, чтобы близнецы могли видеть что-то живое, просыпаясь утром.

Когда я думаю о молодости, мне представляются эти затянутые дымкой склоны гор, холмы и выстроившиеся на склонах деревья. В такие минуты, мне кажется, что мои ноздри снова вдыхают сухой и пыльный воздух, которым мы дышали каждый день. Я снова вижу перед собой мрачные тени по углам чердака, и вспоминаю точно такие же мрачные мысли, от которых невозможно было избавиться. Они все время вертелись вокруг проклятых вопросов: «Зачем?», «Когда?», «Сколько еще осталось?».

Любовь… я слишком верила в нее.

Правда… я все еще верила, что слышу ее из любимых уст, которым так доверяла.

Вера… она была тесно связана с двумя первыми. Трудно было сказать, где начиналось одно и кончалось другое, и откуда я знала, что любовь — самое слепое из всех чувств.

Прошло больше двух месяцев, а дедушка все еще был жив.

Мы стояли, сидели, лежали на подоконниках мансардных окон нашего чердака. Мы печально наблюдали, как темно зеленые вершины деревьев в одну ночь меняют свою окраску на яркие пурпурные, золотые, оранжевые и коричневые цвета осени. Изменения в природе задевали какие-то непонятные струны в моей душе. Я думала, это происходило со всеми нами, даже близнецы не оставались равнодушными, глядя, как уходит лето. Нам оставалось только смотреть.

Мои мысли сделали безумную попытку вырваться на волю в поисках ветра, который мог бы растрепать мои волосы и обжечь мою кожу колючим морозным воздухом, чтобы я снова почувствовала, что я есть на свете. Как я завидовала всем детям, там, на свободе, которые бегали по увядающей траве и разбрасывали ногами сухие хрустящие листья — как я когда-то, в общем-то, не так давно!

Почему я не понимала раньше, что когда я вот так бесцельно, свободно бежала по. земле, я переживала минуты счастья? Почему я все время думала, что счастье где-то впереди, в будущем, когда я вырасту и смогу сама принимать решения, идти своим путем, быть сама собой? Почему я считала, что быть ребенком недостаточно? Почему, почему я была так уверена, что только взрослые бывают счастливыми.

— Ты сегодня какая-то грустная, — сказал Крис, и тут я заметила, что они столпились вокруг меня: Крис рядом, Кэрри с одной стороны и Кори с другой стороны от Криса. В последнее время Кэрри стала моей маленькой тенью, постоянно следующей за мной, куда бы я ни шла, копирующей мои движения и даже пытающейся думать и чувствовать, как я. Точно также у Криса была своя тень — Кори. Мы настолько сблизились за эти дни, что еще немного — и стали бы четверкой сиамских близнецов.

— Ты не собираешься отвечать мне? Почему ты такая грустная? Деревья сегодня очень красивые, правда? Летом я думаю, что люблю это время года больше всего, но осенью я предпочитаю осень, зимой — зиму, а когда приходит весна, она тоже становится моей любимицей.

Да, это был мой Кристофер Долл. Ему всегда было достаточно того, что есть здесь и сейчас, и он был удовлетворен этим «здесь и сейчас», каковы бы ни были обстоятельства.

— Знаешь, я думала о старой мисс Бертрам и ее скучной лекции о Бостонском чаепитии. Из-за нее история казалась мне скучной, а люди, о которых она рассказывала — ненастоящими. Но все равно, сейчас я была бы не против попасть на один из ее скучных уроков.

— Ага, — согласился он, — я знаю, что ты имеешь в виду. Я тоже думал, что школа — сплошное занудство, а история — скучный предмет, особенно американская история, если исключить индейцев и освоение дикого Запада. Но по крайней мере в школе мы занимались тем же, что и остальные ребята нашего возраста. Сейчас мы только напрасно теряем время, ничего не делая. Нам нужно готовиться к выходу отсюда. Поэтому мы должны четко определить себе цели и постоянно стремиться к ним, а иначе у» нас ничего не выйдет. Я постараюсь внушить себе, что если я не стану доктором, то не смогу быть никем другим, и никакие деньги мне не помогут.

Он произнес все это так уверенно! Я, честно говоря, хотя и мечтала стать прима-балериной, вполне удовлетворилась бы чем-нибудь другим. Крис нахмурился, как будто прочел мои мысли. Он обратил на меня взгляд своих небесно-голубых глаз и начал критиковать меня за то, что я ни разу не занималась балетными упражнениями за время нашего существования на чердаке.

— Завтра я собираюсь укрепить на стене поручень в той части чердака, которую мы уже закончили, и ты, Кэти, будешь заниматься по пять-шесть часов в день, как в настоящем балетном классе.

— Ни за что! Никто не имеет права мне указывать! И потом нельзя отрабатывать балетные приемы, если у тебя нет соответствующего костюма.

— Какая глупость!

— Да, глупость! Потому что я сама глупая! Все мозги достались тебе, Кристофер! — И я в слезах побежала прочь с чердака, не обращая внимания на его бумажную флору и фауну. Вниз, вниз, вниз по крутым ступенькам, быстрее, быстрее, пусть судьба сделает так, что я упаду. Сломаю ногу, шею, умру и буду лежать в гробу. Пусть всем будет меня жалко, пусть они плачут и жалеют погибшую во мне балерину.