Цветы на чердаке
Шрифт:
Я заплакала.
— Простите, мэм, но мы хотели бы передать вам некоторые из его вещей, которые выпали из машины от первого удара. Мы сохранили все, что могли.
— Уходите! — закричала я на офицера. — Убирайтесь отсюда! Это не мой папа! Я знаю, что это не он! Он просто остановился, чтобы купить нам мороженого. Он может приехать в любую минуту! Уходите!
Я подбежала к одному из офицеров и стала бить его кулаком в грудь. Он попытался оттолкнуть меня. Кристофер сзади начал оттаскивать меня в сторону.
— Пожалуйста, — сказал полицейский, — кто-нибудь подержите ребенка.
Мать обхватила меня руками за плечи и прижала к себе. Люди растерянно бормотали что-то, а с кухни доносился запах подгоревшей еды. Я ждала, что кто-то подойдет ко мне и скажет, что Бог никогда не забирал к себе таких людей, как мой отец. Но никто этого не сделал. Только Крис подошел и обнял меня за талию, так что мы стояли втроем: мама, Кристофер и я.
В конце концов мой брат отважился заговорить и странным, сиплым голосом произнес:
— Вы действительно уверены, что это был наш отец? Если зеленый «Кадиллак», как вы говорите, загорелся, то человек внутри, скорее всего, обгорел настолько, что трудно было установить, кем он был на самом деле.
Громкие, раздирающие душу рыдания вырвались из груди мамы, хотя до этого она не проронила ни слезинки. Она поверила! Она поверила, что эти двое говорили правду!
Разодетые в пух и прах гости окружили нас и начали говорить обычные в таких случаях слова сожаления. Так происходит всегда, когда нужных слов не найти.
— Нам очень жаль, Коррин. Для нас это настоящий удар… Это так ужасно… Как ужасно, что это случилось с Крисом!
— Наши дни сочтены… Да, да, со дня рождения папы все наши дни сочтены.
Толпа гостей окружала нас, но в конце концов начала убывать, как вода, просачивающаяся через бетонный пол. Папа действительно умер. Мы больше никогда не увидим его живым, теперь он предстанет перед нами лежащим в гробу, в деревянном ящике, который потом зароют в землю и украсят сверху мраморным надгробием с его именем и датой рождения и смерти, той же самой датой, только год будет другой.
Я посмотрела вокруг, чтобы узнать, что происходит с близнецами, которые явно ничего не поняли. К счастью, кто-то из гостей догадался увести их на кухню и готовил для них легкий ужин, чтобы затем уложить спать.
Я встретилась взглядом с Кристофером и поняла, что он, как и я, захвачен и подавлен кошмарностью происходящего. С бледным лицом, на котором застыл испуг, он смотрел перед собой взглядом, исполненным глубокого горя, от чего его глаза, казалось, потемнели.
Один из полицейских выходил из дома к своему автомобилю и теперь возвратился с кипой вещей, которые он разложил на кофейном столике. Я замерла, глядя, как на свет Божий появляется то, что отец обычно носил в карманах: бумажник из кожи ящерицы, который мама подарила ему на Рождество, кожаный блокнот, наручные часы и, наконец, обручальное кольцо. Побывав в огне, все вещи почернели и покрылись налетом сажи.
Последними появились раскрашенные в мягкие пастельные тона животные, предназначенные для Кори и Кэрри. Как сказал краснолицый полицейский, все они были найдены рассыпанными вдоль дороги. Синий плюшевый слон с розовыми бархатными ушами и бордовый конь с красным седлом и золотыми поводьями. О, это было как раз для Кэрри. Сердце мое сжалось, когда полицейский стал выкладывать папину одежду, которая вывалилась из чемоданов, когда открылся замок багажника. Я знала эти костюмы, эти рубашки, галстуки, носки. Один из галстуков я сама подарила отцу на его день рождения.
— Кто-то должен поехать с нами и опознать тело, — сказал полицейский.
Теперь я была уверена. Это была правда. Наш отец больше никогда не приедет с подарками для всех нас, даже на свой собственный день рождения.
Осознав это, я стремглав бросилась из комнаты. Мне хотелось быть как можно дальше от разложенных на столе вещей: они разрывали мое сердце и заставляли чувствовать боль, в сравнении с которой все, что я пережила до этого, не имело никакого значения. Я выбежала из дома на задний двор и там стала бить кулаками по стволу старого клена, пока не содрала в кровь руки, а потом бросилась на траву и горько заплакала. Мне показалось, что из меня изливаются океаны слез по папе, который на самом деле должен был быть жив. Я оплакивала всех нас, оставшихся без него, особенно близнецов, у которых даже не было возможности в полной мере почувствовать, какой чудесный отец у них был.
И когда мои слезы иссякли, а глаза стали распухшими и красными, я услышала, как сзади легкими шагами приближается мама.
Она села на траву позади меня и взяла мою руку в свою. Молодой месяц — луна была в первой четверти — уже успел зайти, но небо было усыпано миллионами звезд, а в воздухе чувствовалась весенняя свежесть и первые ароматы цветения.
— Кэти, — сказала она неожиданно, когда мне показалось, что тишина, нависшая между нами, никогда не кончится, — твой отец там, на небесах, сейчас он смотрит вниз на тебя, и поэтому ты должна вести себя достойно.
— Он не умер, мама, — отчаянно запротестовала я.
— Ты слишком долго пробыла здесь во дворе и наверное не понимаешь, что уже десять часов. Кто-то должен был поехать и опознать тело отца. Хотя Джим Джонстон и предлагал сам сделать это, пытаясь оградить меня от новых переживаний, я должна была сама увидеть его. Понимаешь, мне тоже было трудно в это поверить. Твой отец действительно умер, Кэти. Кристофер сейчас лежит на своей кровати и плачет, а близнецы уже заснули. Они еще не знают в точности, что означает слово «умер».
Она обняла меня, положив мою голову к себе на плечо.
— Пойдем, — сказала она, поднимая меня с земли за руку и незаметно обхватив мою талию рукой. — Ты слишком много времени провела здесь. Я думала, ты дома, вместе со всеми остальными. А дома все считали, что ты или в своей комнате, или у меня. Нельзя оставаться наедине со своим горем. Всегда лучше быть с людьми и разделить печаль с ними, а не загонять ее внутрь.
Пока она говорила это, я видела, что глаза ее остаются сухими, но глубоко внутри я чувствовала, что она плакала и, может быть, даже кричала. Все говорило об этом, начиная с ее тона, и кончая глубокой тоской где-то в глубине её потемневших от горя глаз.