Цветы на чердаке
Шрифт:
Крис снова заговорил сильным, твердым голосом.
— Ты не смеешь отрезать ни пряди волос Кэти, бабушка. Попробуй сделать шаг в ее сторону, и я ударю тебя по голове этим стулом.
Он поднял один из стульев, на которых мы обедали, готовый привести свою угрозу в исполнение. Его голубые глаза сверкали огнем в ответ на светящиеся ненавистью глаза бабушки.
Она презрительно посмотрела на него, видимо, подразумевая, что его намерения никогда не исполнятся, и его сила ничтожна по сравнению с той горой стали, на которую он посягнул.
— Хорошо, пусть будет по-вашему. Выбирай, девчонка, или твои волосы, или никакой пищи и молока в течение недели.
— Но близнецы здесь
Однако, последние слова я произносила без всякой уверенности. Мама не приходила к нам уже давно. Вряд ли она будет появляться чаще. Я наверняка сильно проголодаюсь.
— Твои волосы или неделя без еды, — повторила она ровным, безразличным голосом.
— Вы не правы! — Вспылил Крис, приближаясь к ней со стулом в поднятой руке. — Я застал Кэти врасплох. Мы не сделали ничего греховного, и никогда ничего не делали. Это стечение обстоятельств, по которому ни о чем нельзя судить.
— Или твои волосы, или НИ ОДИН из вас не будет есть в течение недели, — повторила она, глядя на меня и, как всегда, игнорируя Криса. — А если ты убежишь на чердак или спрячешься в ванной, то вы не получите пищи две недели или до тех пор, пока ты не выйдешь оттуда, остриженная наголо. — Затем она направила свой холодный, расчетливый взгляд на Кристофера и изучающе осмотрела его. — Думаю, что именно ты должен будешь исполнить это, — сказала она, изобразив на лице подобие улыбки, и, произнеся это, повернулась, положила ножницы на тумбочку и ушла.
Она оставила нас в нерешительности и тревоге, смотрящими друг на друга.
Крис, наконец, улыбнулся.
— Брось, Кэти, все это — форменный блеф. Мама может появиться с минуты на минуту. Мы скажем ей. Не будет никаких проблем. Я никогда не обрежу твои волосы. — Он поднялся и обнял меня. — Хорошо, что мы припрятали коробку крекеров и фунт чеддера там, на чердаке. Кроме того у нас осталась сегодняшняя порция еды. Старая ведьма забыла про нее.
Мы редко съедали помногу. В этот день мы постарались есть еще меньше, на случай если бы мама не пришла. Мы сохранили часть нашего молока и апельсины. День закончился, а мама не появлялась. Всю ночь я вертелась с боку на бок, то засыпая, то просыпаясь. Засыпая я видела ужасные кошмары: себя и Криса, бродящих по темному, густому лесу, заблудившихся в поисках Кори и Кэрри. Мы выкрикивали их имена, но ответа не было. В панике мы бежали все глубже и глубже, и тьма вокруг нас все сгущалась.
Неожиданно в темноте возник пряничный домик. Некоторые детали были сделаны из сыра, крыша — из печенья «Орион», а извивающаяся дорожка, ведущая к входной двери, была вымощена твердой рождественской карамелью. Сама дверь состояла из шоколада «Херши», ограда состояла из мятных палочек и трубочек с мороженым семи видов. Я мысленно обратилась к Крису: «Это трюк!»
Он ответил:
— Мы должны зайти! Нам нужно спасти близнецов!
Мы тихо пробрались внутрь и увидели подушки из плюшек, сочащиеся золотистым маслом, а диван состоял из свежеиспеченного хлеба, также с маслом.
На кухне стояла ведьма — всем ведьмам ведьма! Нос клювом, выступающая нижняя часть, провалившийся беззубый рот, а на голове было что-то вроде мочалки с торчащими во все стороны концами волокон.
Она держала близнецов за их длинные золотистые волосы, готовая бросить их в горячую печь. Они уже покрылись холодным, голубоватым цветом, их тела, еще не поджарившиеся, начинали превращаться в пряник, а голубые глаза — в изюмины.
Я страшно закричала, потом еще и еще.
Ведьма повернулась и посмотрела на меня своими каменными серыми глазами, а провалившийся рот, похожий на ножевую рану, широко открылся. Ведьма хохотала. Она продолжала хохотать, пока мы с Крисом стояли, не в силах пошевелиться от шока. Она откинула назад голову, и мы увидели ее свисающие, как клыки, гланды — и тут, внезапно, она с пугающей быстротой начала изменяться. Из гусеницы под нашими изумленными взглядами она превратилась в бабочку. Ужасное создание стало нашей матерью.
Мама! Шелковые пряди ее волос, спустившись до пола, поползли в нашу сторону, извиваясь, как змеи. Тугие кольца, извиваясь, окутывали наши ноги, подбираясь к горлу, пытаясь задушить нас, не дать нам заговорить, чтобы мы не помешали ей получить наследство.
«Я люблю вас, люблю, люблю, люблю», — шептала она, не открывая рта.
Я проснулась, но Крис продолжал спать, так же как и близнецы.
Я чувствовала, что опять засыпаю, несмотря на отчаянные попытки не делать этого. Я все глубже и глубже утопала в дреме и в конце концов погрузилась обратно в свои кошмарные сны. Я бежала куда-то в темноту и, споткнувшись, упала в пруд, наполненный кровью. Кровь была теплой и пахла смолой, а странные, блестящие бриллиантовой чешуей рыбы с лебедиными головами и красными глазами щипали мне руки и ноги, так что они скоро онемели и одеревенели, а рыбы с лебедиными головами смеялись, смеялись, довольные тем, что я сдалась, не могу сопротивляться и вся в крови. «Смотри! Смотри! Смотри!» — кричали они, и эхо тысячекратно повторяло их голоса, — тебе отсюда не выбраться».
Бледный рассвет наступил за тяжелыми шторами, надежно скрывающими от нас свет надежды.
Кэрри повернулась во сне и поближе прижалась ко мне.
— Мама, — пробормотала она, — мне не нравится этот дом. — Ее шелковые волосы, касавшиеся моей руки, напоминали гусиный пух, и ко мне мало-помалу начало возвращаться осязание.
Я неподвижно лежала на кровати, а Кэрри беспокойно вертелась, ей явно не хватало моих рук, обнимающих ее, но я чувствовала себя такой измотанной, что не могла пошевелиться. Что со мной произошло? Голова была тяжелой, как будто набита булыжниками, распирающими череп изнутри, и боль была такой сильной, что я серьезно боялась, как бы она не взорвалась. Пальцы руки ног ныли. Тело было налито свинцом. Стены то уплывали, то приближались, и все прямые вертикальные линии куда-то исчезли.
Я попыталась увидеть свое изображение в затуманенном зеркале напротив, но распухшая голова не поворачивалась. Перед сном я всегда распускала волосы по подушке, чтобы можно было повернуть голову, ощущать щекой их шелковистую мягкость. Это чувство доставляло мне громадное наслаждение, навевало сладкие и радостные сны о любви. Но сегодня на подушке не оказалось никаких волос. Что с ними случилось?
Ножницы?… Ножницы все еще лежали на тумбочке. Несколько раз, попытавшись прочистить горло, которое закрывал неприятный комок, я попробовала тихонько позвать по имени Криса. Звать маму мне даже не приходило в голову. Я мысленно молила Бога, чтобы мой брат услышал меня.
— Крис, — в конце концов удалось произнести мне странным, хрипловатым голосом. — Со мной что-то случилось.
Как ни странно, мой шепот разбудил его. Он сел на кровати и протер глаза.
— Чего тебе, Кэти?
Я пробормотала что-то невнятное, от чего он немедленно соскочил с кровати, растрепанный, в измятой синей пижаме. Испуганно посмотрев на меня, он тихо вскрикнул, как будто у него захватило дух.
— Кэти, о, Боже мой!
От его восклицания я покрылась мурашками с ног до головы.