Цветы на нашем пепле
Шрифт:
Когда же, наконец, расстояние сократилось настолько, что облако перестало восприниматься монолитным, и стало возможным рассмотреть каждую отдельную бабочку, все прояснилось. В центре этого клубка, размахивая крыльями, висел прицепленный флуоновой нитью к огромному желтому воздушному пузырю толстяк Дент-Пиррон в своем фамильном серебристо-золотисто-полосатом одеянии.
Снующие вокруг него бабочки то подталкивали вперед пузырь, то тянули самого Пиррона за руки и за ноги, то с хохотом отлетали в сторону, уступая место другим.
Лабастьер Шестой нахмурился. Самым
– Мой король! – понимая щекотливость ситуации, заговорила Тилия. – Я уверена, дядюшка лишь желал выказать вам должное почтение. Ведь этикет предписывает навстречу особо важным гостям лететь, расправив крылья. Подняться на крыльях Пиррон не может, последний же ваш меморандум «О приспособлениях и изобретениях» делает воздушные пузыри абсолютно дозволенными.
– Из чего это следует? – саркастически осведомился король.
– Цитирую, – отозвалась Тилия: – «Дозволенными считаются приспособления, имеющие в своей конструкции не более трех движущихся относительно друг друга деталей…» Летательный пузырь не содержит в своей конструкции и двух движущихся относительно друг друга деталей…
– Но отдельным параграфом в меморандуме сказано: «К недозволенным относятся и те приспособления, которые используют необычные качества материалов, не встречающиеся свободно в окружающей природе»!
– Ваше величество! – запальчиво вскричала Тилия. – Это один из самых спорных тезисов вашего меморандума, и мы, ваши верные подданные, головы сломали, толкуя его! Все мы прекрасно знакомы со способностью к полету шар-птиц и птиц-пузырей, повсеместно встречающихся в природе Безмятежной. Так можно ли считать способность наполняющего их газа поднимать предметы – необычной, а тем паче «не встречающейся свободно в окружающей природе»?
– Это казуистика, и вы сами это знаете.
– О нет! Это королевский закон, по которому ваши подданные строят свою жизнь! И если он позволяет им некоторые свободы, пользующиеся этим подданные ничуть не виноваты!
– Вы будете учить меня писать законы?
– Мой король!..
– Ладно, – остановил ее Лабастьер, так как они уже приблизились к Пиррону настолько, что тот мог их услышать. – Я принял к сведению ваше мнение, посмотрим, что обо всем этом думает сам толстяк.
– Король! Король! – закричал Пиррон еще издалека. – Как я скучал! Как я счастлив! Туш, болваны, туш! – с этими словами Дент-Пиррон быстрым движением обрезал или отвязал державшую его нить и довольно опасно грохнулся на розовый мох одновременно с тем, как желтый пузырь стремительно ушел в голубое небо. Оставшиеся порхать над землей музыканты грянули туш. Музыка звучала отвратительно нестройно и визгливо.
– В чем дело, Пиррон?! – вскричал Лабастьер. – Я ведь еще в прошлую нашу встречу разрешил вашим музыкантам репетировать сколько
– Очень просто! – воскликнул толстяк, резво вскакивая на ноги. Сорвав с лысины такой же желтый, как шар, берет, он утер им раскрасневшуюся потную физиономию. – Я приказал им на этот раз встречать вас, как и подобает, в воздухе. А играть на лету – это, знаете ли, особое искусство, и в этом они пока не преуспели…
– Так пусть спускаются вниз или пусть смолкнут, – велел король.
– А вы бы что предпочли, мой король? – спросил Пиррон с таким искренним интересом в голосе, что Лабастьер не удержался от улыбки. Захихикали и окружившие их жители селения.
– Я бы предпочел тишину.
– Отлично! – воскликнул толстяк. – Эй, олухи! Вы слышали, что сказал король? Тишина! – Оркестр умолк, и Пиррон продолжил распекать музыкантов: – Убирайтесь с глаз моих долой! И чтобы сегодня на балу в честь нашего дорогого короля не было ни единой фальшивой ноты! Ясно? Или я раз и навсегда отберу у вас инструменты! – Пиррон обернулся к Лабастьеру: – Ваше величество, вы позволите мне несколько отвлечься от общения с вами и обнять мою любимую племянницу…
– …Единомышленницу и агента при дворе, – закончил тот за него. Дент-Пиррон протестующе замахал руками и хотел что-то возразить, но король опередил его: – Давайте, давайте, обнимайтесь. О ваших семейных происках поговорим потом.
Тилия выпорхнула из седла сороконога из-за сидящего впереди Ракши и, приземлившись перед дядюшкой, кинулась в его объятия. Ракши же тронул повод, и, поравнявшись с королем, тихо сказал:
– Ваше Величество, я не могу оставаться равнодушным, видя, что моя жена попала в вашу немилость…
– Оставь, – махнул рукой Лабастьер. – Ты ведь знаешь, я люблю Тилию, как родную сестру. Но, мне кажется, пришло время кое-что уточнить в наших принципиальных позициях. И сделать это, по-моему, наиболее уместно именно сейчас.
– Девочка моя, – тем временем причитал Пиррон, сжимая синеглазую самку в объятиях, – чем это мы так досадили нашему возлюбленному королю? Впрочем, можешь не объяснять, – сказал он, отстраняясь. – Я прекрасно понимаю, в чем дело. Проклятие изобретательства, нависшее над вверенным мне селением, оно не может не настораживать верховную власть… Но я борюсь с этим пороком, борюсь всеми силами… – говоря это, Пиррон уже отпустил племянницу и повернулся к Лабастьеру. – Каково же бывает мое удивление, когда королевские глашатаи вновь и вновь приносят мне высочайшие указы значительно более мягкие, чем мои собственные внутренние установки…
– Пиррон, – сказал Лабастьер, спрыгнув с сороконога, – бросьте ломать комедию. Вам ли не знать, что эти указы – плоды неустанных трудов вашей племянницы? Мне не в чем ее винить, она умеет обосновывать и доказывать, и все эти указы, как последней инстанцией, подписаны мною. И все же… Давайте так. Сейчас вы подробнейшим образом, ничего не скрывая, отчитаетесь передо мной во всем, что тут у вас в мое отсутствие наизобретали, а потом мы все вместе выработаем дальнейшую линию поведения в этом вопросе.