Цветы на нашем пепле

Буркин Юлий Сергеевич

Обучив меня медицине и предсказывая будущее, они сделали меня колдуном. Я больше не добывал для них пищу сам, ее стали приносить нам бабочки. И еще мои питомцы продлили мне жизнь: пока живут они, не умру и я. Для этого я сплю среди них, крепко к ним прижимаясь, и они переливают в меня часть своей жизненной энергии. А сами они, замедлив до предела свой метаболизм, будут жить еще очень долго…

Теперь, король, ты знаешь обо мне все. Ты не знаешь лишь того, зачем я позвал тебя».

– Ты позвал меня? – поразился Лабастьер.

– Может быть, я, может быть, они,

а, возможно, ты сам позвал нас. Я знал, что ты выйдешь на мою тропу, знал, когда, и я встретил тебя.

– Я и не сомневаюсь, что это не было случайностью.

– Конечно. Так вот, король, я позвал тебя, чтобы сообщить: сегодня решится судьба Безмятежной. Сегодня она повернет свое течение, изменится, чтобы уже никогда не быть прежней. И то, в какую сторону она повернет, зависит от тебя.

– Хватит говорить загадками, колдун. Если тебе есть что сказать, скажи это прямо.

– Тот, кого боялся твой дядя-думатель, не уничтожен.

– Но Земля…

– Земли больше нет. А вот ОН… Он скоро будет здесь.

Лабастьеру не нужно было объяснять, насколько это опасно.

– Мы можем помочь тебе победить, – продолжал колдун, но ты должен поклясться, что когда победа будет одержана, ты выполнишь три наших желания, какими бы странными или ужасными они тебе ни показались.

– А тебе не кажется наглостью, старик, ставить такие условия королю?

– Можешь оскорбиться и уйти прочь. Но уже завтра ОН будет на Безмятежной, а послезавтра будет править ею.

– Чего ты хочешь?

– Я открою это лишь тогда, когда ты вернешься с победой. Но клятву выполнить три наших желания ты должен дать сейчас и публично.

– Где ж я возьму тебе публику, – удивился Лабастьер. И в этот миг позади него раздался крик Ракши:

– Мой король, вы живы?!

5

Есть ли дело лесному змею

До пронизанных синью небес?

Нет? Зачем же, покинув землю,

Он на верхнюю ветку влез?

Брюхом к солнцу разлегшись, дремлет,

Сновиденья полны чудес…

«Книга стабильности» махаон, т. XVIII, песнь IV; «Трилистник» (избранное).

Это пробуждение было намного легче, чем предыдущее. Грег открыл глаза. Крышка саркофага поползла в сторону. Грег потянулся и почувствовал тяжесть в руках. Искусственная гравитация была включена. Покряхтывая, Грег уселся на своем ложе и спустил ноги вниз.

– Самцы хитры одинаково, независимо от размера, – услышал он голос Миам, обернулся и увидел ее порхающей в метре от него.

– Чем я тебе досадил на этот раз? – спросил он.

– Да нет, ничем. Но твои последние слова окончательно вскружили голову Лиит. «Если что стрясется…» – передразнила она. – Что с тобой могло случиться во время сна?

– Дело не во сне. Гиперпрыжок – штука рискованная. В принципе, есть вероятность выйти из подпространства не в пустоте, а внутри космического тела… – Миам презрительно сморщилась, показывая, сколь, по ее мнению, мала такая возможность, но Грег, не обращая на это внимания, продолжал: – Еще вероятнее оказаться в чрезмерной близости от звезды и превратиться в пепел или быть раздавленным гравитацией…

– Но в этом случае погибли бы мы все, – резонно заметила Миам, – при чем же тогда «Пусть знает, если что стрясется…»?! Однако бедняжка Лиит никаких разумных доводов не слышит. Все это время она была сама не своя…

– И где она сейчас? – спросил Грег, вставая.

– Любуется на сверхновую, зажженную думателем. Она вбила себе в голову, что живым тебя больше не увидит, и я не смогла уговорить ее пойти со мной проверить, как проходит твое пробуждение.

– Как там император? – сменил тему Грег.

– Старательно показывает нам, что мы должны его освободить.

– О’кей, – бросил Грег, – пойдем глянем.

Он двинулся в рубку, Миам полетела за ним.

Увидев его, Лиит лишь на миг оторвалась от экрана, сердито кивнула и вновь уставилась на сияющий там оранжево-голубой цветок. Грегу показалось, что лицо ее заплакано, и в душе его шевельнулось раскаяние. «Но я же сказал так не для того, чтобы расстроить ее, а наоборот, – оправдался он перед собой мысленно. – И вообще, сейчас не до глупостей».

Он обернулся к Лабастьеру, сидевшему там, где его и оставили. Две вооруженных самки, имен которых Грег не знал, расхаживали поодаль, внимательно наблюдая за своим бывшим супругом. Грег присел перед ним на корточки и осторожным движением снял со рта пленника полоску липкого флуона.

– Развяжи меня, бескрылый! – немедленно потребовал Лабастьер.

– Мне нужны координаты Безмятежной.

– Ты получишь их сразу, как только освободишь меня. Ты не понимаешь! Я едва остаюсь в здравом уме. Быть в одном-единственном теле, смотреть одной парой глаз, чувствовать себя уязвимым и смертным – это и без того тяжелейшая несвобода, а быть при этом еще и связанным – просто невыносимо.

– Ты начнешь мстить мне и самкам.

– Нет! Ты не представляешь, как изменили мою психику столетия ощущения бессмертия. Сейчас, когда я нахожусь в единственной телесной оболочке, для меня нет ничего важнее ее сохранности. Я готов на все, я выполню любые ваши условия, лишь бы вы оставили мне жизнь и дали возможность продлить ее.

– Трус, – презрительно процедила Миам.

– Тебе этого не понять, самка. Ты никогда не была бессмертной.

– Не развязывай его, – сказала Миам Грегу. – Обойдется. Он и так скажет нам все что угодно. Ведь Безмятежная – его единственный шанс сохранить свою жалкую жизнь.

– Если я не буду иметь гарантий, что смогу продолжить ее в новых воплощениях, я не скажу ничего. Одна единственная жизнь для меня – миг, и я не буду за него цепляться.

– Что может послужить для тебя такой гарантией? – спросил Грег, решив, что доводы Лабастьера похожи на правду.

– Доверие. Освободи меня.

Грег кивнул и стал развязывать путы. Самки-часовые вскинули бластеры, но Миам остановила их жестом, пропев что-то на языке бабочек.

– Похоже, только ты, бескрылый, не потерял в этой компании разум, – пробормотал Лабастьер, разминая затекшие кисти рук. – Прежде чем прыгать к Безмятежной, мне нужно нацепить блокиратор. Я не хочу соединять свой разум с разумом короля колонии. Он может оказаться сильнее меня, как сильнее оказался думатель. Тот полностью подавил мою волю, я растворился в нем, и освободился лишь тогда, когда он сгорел в короне Солнца.