Цветы на нашем пепле
Шрифт:
– Почему? Тебе все еще больно?
– Тебе, – возразил он.
– Нет, – мотнула Ливьен головой. – Нет. Я хочу знать все. Больно, когда не знаешь.
Рамбай помолчал. Лицо его стало неподвижным, как маска.
– Ладно. Пусть. Слушай же.
Прижившись в племени, Пиолина, мать Рамбая, заняла в нем особое, хоть и шаткое положение: она занималась обучением детей горстки самых высокопоставленных «вельмож» племени – вождя и жрецов. Азы математики, географии, пения и стихосложения – все то, что маака проходят в нижнем ярусе инкубатора, показалось вождю не лишними и для подрастающей знати ураний. Поначалу Пиолина давала и кое-что из астрономии, истории и философии, но приставленный к ней для контроля и присутствующий на каждом занятии жрец Вайла Четвертый посчитал эти дисциплины вредными и подвергающими сомнению устои племени.
Юная Вайла была дочерью жреца. Имена жрецов передаются детям, независимо от пола, но если это самец, к имени прибавляется порядковый номер. Сына Вайлы Четвертого звали Вайла Пятый. Дочь звали просто Вайла. Она была лучшей ученицей Пиолины. Но никто, кроме Рамбая, не догадывался о главной причине ее успехов. Встретившись в первый же день ее обучения, они без памяти полюбили друг друга, и каждое слово матери возлюбленного имело для юной самки особое значение.
Это случилось в конце первого лета жизни Рамбая в воплощении бабочки. Вайла Четвертый привел к Пиолине свою только что вышедшую из куколки дочь, и Рамбай, раскладывавший на поляне коврики для сидения, встретился со взглядом ее миндалевидных глаз. И он поклялся себе, что она станет его женой.
Нередко, словно бы случайно проходя мимо гомонящей кучки учеников, толпящихся возле наставницы или молча сидящих перед ней, он украдкой бросал взгляд на Вайлу. И всегда он встречал ее ответную улыбку. А однажды им даже удалось перекинуться парой слов с глазу на глаз. Хотя самок, не бывших доселе в браке, всячески оберегают от контактов со взрослыми самцами наедине, и если бы их поймали во время беседы, были бы строго наказаны и он, и она. Разговор их был краток и прост:
– Ты будешь моей женой, – сказал он.
– Да, – ответила она, – но ты должен ждать.
– Моя плоть требует самки сейчас.
– Женись, – ответила он, – я же буду твоей второй или третьей женой. Или ты не прокормишь и двоих? – ее глаза блеснули озорными искорками. Ей ли было не знать, что несмотря на молодость, Рамбай уже признан лучшим охотником нынешнего сезона.
Потому Рамбай в ответ засмеялся и поспешил исчезнуть. Уже через неделю он поселился отдельно от матери, а в очередной Праздник Соития взял в жены сразу трех девушек.
Но к концу детородного сезона, когда он мог бы уже посвататься и к Вайле, ни одна из жен не зачала от него… И, боясь стать причиной гибели возлюбленной (им могли отказать в браке, и Большой Костер стал бы их уделом), он постарался забыть о ней.
Но он не хотел обидеть ее. Он явился в дом жреца и, признавшись в своих чувствах к его дочери, поведал ему и о своей беде. Он просил жреца рассказать обо всем дочери и подыскать ей хорошего мужа. Но на следующий же день, когда ночное племя погрузилось в сон, Вайла, нарушив один из самых строгих его законов, прилетела к Рамбаю (жены уже покинули его) и со слезами умоляла представить ее вождю как свою избранницу.
Впервые они были рядом так долго. И только истинная любовь удержала Рамбая от того, чтобы взять ее. «Нет, говорил он, – нет, радость моей жизни… И не прилетай ко мне, ведь ты умрешь, если об этом узнают жрецы…» «Мой отец – жрец, – отвечала она, – и он не допустит, чтобы с его дочерью поступили дурно». «Закон сильнее твоего отца», – говорил он…
Но она прилетела и на следующий день.
Связь их была тайной для всех, кроме ее отца. Он был хорошим отцом.
Вскоре быть рядом друг с другом стало так привычно и естественно, что им обоим стало казаться, что так было и будет всегда.
В жарких любовных объятиях Вайла часто рассказывала Рамбаю о молодом воине Карахе, сватающемся к ней. Рамбая мучила ревность, Вайла же, смеясь, подначивала его: «Ах, какие усики растут на лице Караха, а ресницы, ресницы – длинные, как у самки… Любая будет счастлива, если ее полюбит такой…» Но стоило ему нахмуриться или открыть рот, чтобы сказать все, что он думает о ней и об ее Карахе, как она набрасывалась на него с таким пылом, что ревности не оставалось места.
Но продолжалось все это недолго. Наступил очередной Праздник Соития. «Возьми меня в жены, возьми, – снова и снова уговаривала его Вайла, – если ты не будешь глупым, я понесу от другого самца, но никто не будет знать об этом, и мы будем счастливы всю жизнь!..»
Рамбая не пугали эти слова. Настоящая любовь сильнее ревности. Но и это уже не было выходом. «После первой неудачи жрецы не разрешат мне жениться, – объяснял он, – и нам придется выбирать между смертью и позором». «Отец уговорит их», – настаивала она. Но Рамбай не верил. А в последний день перед праздником, после разговора с отцом Вайла подтвердила сама: «Он не поможет. Жрецы не преступят закон. Он не смог уговорить их…»
И вот настала эта страшная ночь. Праздник. Даже ритуальный танец девственниц не подсластил той горечи, которую испытывал Рамбай, сидя в одиночестве на своей ветке.
Вождь подзывал к себе самцов с их невестами и диктовал им свою волю и волю жрецов. Рамбай, погруженный в свои печальные мысли, следил за происходящим вполглаза. Пока не услышал произнесенное вождем знакомое имя. «Карах». И рядом с молодым воином он увидел свою возлюбленную.
Рамбай не верил своим глазам. Неужели все, что она говорила ему… Хотя, конечно же, так будет лучше для них обоих.
Вождь объявил о своем согласии на брак Караха и Вайлы. И тут произошло такое, чего не помнили даже старейшины. Заговорила невеста:
– О вождь, я не смею ослушаться тебя, – сказала она. – Но я не смогу стать Караху хорошей женой, потому что люблю воина по имени Рамбай. Прости меня, Карах, – посмотрела она на своего жениха, а затем нашла глазами Рамбая. – Прости и ты, любимый. Но я не смогла бы жить без тебя. Запомни: я хочу, чтобы ты жил. Не вздумай предать меня своей смертью. Прощай.
С этими словами, сложив крылья, Вайла бросилась в Костер.
Рамбай кинулся было за ней, но увидев, что уже поздно, остановился и повис в воздухе. Боль утраты и вины пронзила его. Что он может сделать? Только одно… И он полетел к центру. Остаться жить с этой болью? Он не мог.