Цветы ненастья
Шрифт:
Неожиданно, зовущие будоражащие стоны сменились звонким разрывающим криком. Ольга, на мгновение, подскочив на кровати, широко открытыми горящими глазами оглядела комнату, резко повернулась и, распластавшись на простыни, затихла, не проронив больше ни звука.
Глава шестая
Радостное летнее утро ярко переливалось ослепительным светом. Солнечные зайчики прыгали по стенам, весело плясали на потолке, отражаясь в зеркалах, вскакивали
Дима открыл глаза и долго лежал без движения, боясь неосторожным шевелением разбудить Ольгу. Она безмятежно спала, свернувшись калачиком и повернувшись к нему. Он завороженно вглядывался в ее расслабленные черты, прислушивался к ровному дыханию, ощущал близкий жар ее тела. Луч света бесшумно скользнул и остановился, озаряя закрытые веки.
Ольга открыла глаза и сразу увидела его взгляд. Смотрели, не отрываясь, потом одновременно улыбнулись друг другу. Дима коснулся ее волос:
– Как ты, Оля?
– Хорошо… - она с наслаждением потянулась.
– Антон приходил?
– Приходил. А откуда… Ты все видел? – Ольга испуганно прикрыла губы ладонью. – Димочка, прости! Я не должна была!..
– глаза наполнились слезами.
– Что ты, Оля! После сегодняшней ночи… Знай, я уже не могу без тебя!
– в горле пересохло, он отвернулся, встал, начал одеваться.
– Дима!.. – она не сводила с него глаз.
В это время в открытые окна донеслись голоса. Соседка разговаривала с мамой, Надеждой Николаевной:
– Слышала, Надя? Женька-то, Макей… Повесился!
– Да что ты?
– Всю ночь пил один, всех друзей разогнал, заперся. Потом бегал по хате, все кричал, плакал, звал кого-то, выходил на крыльцо. К рассвету уж затих. Утром Кузьминична зашла, а он в петле висит. А в руке платочек зажат… Женский наверно, у него своего-то отродясь не было. Так и не смогли пальцы разжать. Лежит, сейчас… Мужики домовину строгают. Завтра похороны. За твоей-то, все бегал. Это из-за нее он. Приехала…
Дальше слов было не разобрать. Дима стоял, оглушенный известием. Ольга, уткнувшись в подушку, безутешно рыдала, тонко скулила от непереносимой боли и, совсем уже обессиленная, захлебывалась слезами.
Он подошел, поднял ее. Целовал соленые щеки, губы, лоб. Бережно и крепко прижимал к себе, не в силах утешить. Сам расстроенный, сходящий с ума от жалости и любви к ней, переполненный ее болью, ее переживаниями, погруженный в ее внутреннее состояние, остро и сильно чувствовал, какие страдания испытывает ее чистая юная душа.
– Не люби меня, Дима! Все, кто меня любят – погибают! Нет мне счастья… - она с трудом выговаривала слова, совершенно опустошенная, уставшая, разбитая от горя.
– Я люблю тебя, Ольга! Я все сделаю, чтобы ты была счастливой! – Он горячими фразами обжигал ее лицо. – Все, все будет у тебя! Оля! Любые желания… Все, что смогу!
– Нет! – она подняла заплаканные глаза. Вгляделась в него внимательно. – Нет, Дима! Не люби меня! Найди себе… Что я несу? Дима! Я боюсь за тебя… Не уходи! – Ольга была вне себя, ее лихорадило, голос дрожал.
– Оля! Оленька! Приляг… я сейчас воды принесу, - он уложил ее, укрыл одеялом, и бросился за водой.
– Слышал? Макей повесился! – Анюта подала ему полную кружку. – Ольгин ухажер. С шестого класса за ней таскался!
– Да, слышал. Ольга расстроилась...
– О-о-о, расстроилась! Нашла о ком расстраиваться! – она прошла за ним в спальню.
– Оля! Ты что? Он же пьяница, алкоголик. Как с армии пришел, так никто его трезвым не видел!
– Аня! Ты прямо жестокая какая-то, – Дима серьезно и строго смотрел на нее. – Разве можно так о мертвых?
– Я жестокая? – ее глаза загорелись. – Да у нас в деревне за последние годы знаешь, сколько мужиков в петлю залезли? Пьют без просыпу!.. Ребята после школы с радостью в армию уходят, или в район бегут, учиться. Кому-то в городе удается зацепиться – лишь бы не здесь! Ни работы нормальной, ни перспективы. Денег не платят. Трактора, комбайны, еле ползают, ломаются постоянно, запчастей нет, горючего нет, все воруют что могут, растащили все. Стадо совхозное по дворам раздали – кормить нечем, держать негде. Коровник строили – все на кирпичи унесли. Полсела больные – лекарства купить не на что. Мы корову продали – купили цветной телевизор. И все, денег опять нет. Нормально? Жрем, что вырастет…
– Это я жестокая, говоришь? – кричала разозленная. – Отец машину продал, чтобы Ольгу в институт отправить, одеть, обуть, за общежитие платить… Я последний класс окончу, на следующий год поступать на что? Уже и продавать нечего! Все продали! Знаешь, как мы хорошо жили раньше? Батя, хоть пьет мало, целый день в МТС, а после работы бежит к фермерам, кому что-то приварить или сеялку починить… Хоть какая-то копейка в доме! Мать по хозяйству, огород, две коровы, подсвинок, птица – все есть хотят! Сено, комбикорма, уголь – где брать?
А мужики наши терпеть не могут. Ломаются. Чем так жить, пресмыкаться, самим превращаться в животных, в свиней, в грязь… лучше в петлю. Нет у них ничего… Нет. Все отняли… Достоинство, чувство хозяина, хоть какую-то надежду! Вот и живут… Ползают с бутылкой! Все только на бабах держится!
– И ты считаешь, я жестокая?!. Это я страну развалила что ли? Я народ спаиваю? Я им петлю на шею набрасываю? – ее глаза грозно сверкали.
Она напоминала прекрасную разгневанную валькирию, возмущенную орлеанскую деву, способную зажечь своими пламенными речами, испепелить в прах любого несогласного. Дима прямо любовался ею, удивленный страстностью и необычностью монолога. Ольга притихла, чуть успокоившись.