Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

– Замолчи ты, арестантское отродье! – заругалась на него жена. – К девкам шлялся! Зачем же Шутуна брал, разбойник? Небось, слыхал, как его Дайань ругал? Сговорились вы к потаскухам идти, вот до сих пор и пропадали. За серебром, говоришь, ездил? А ну, покажи, где оно.

– Ты свои деньги нашла? – спросила Цзиньлянь.

– Служанка на полу нашла, – отвечала падчерица. – Мне передала.

– Ну и хватит ссориться! – успокаивала их Цзиньлянь. – Я тебе тоже денег дам. И мне купишь пару крапленых платков.

– Зятюшка, тогда и мне купи, – сказала Пинъэр.

– В Платочном переулке за городом, – объяснил Цзинцзи, – торгует знаменитый Ван. Каких только у него нет платков! Сколько нужно, столько и бери! И крапленые золотом, и отделанные бирюзой. Вам, матушка, какого цвета, с каким узором? Я ведь завтра бы и привез.

– Мне хочется оранжевый, крапленый золотом и бирюзой, – говорила Пинъэр. – С фениксом в цветах.

– Матушка, оранжевый цвет с золотом не идет, – заметил Цзинцзи.

– Это мое дело! – перебила его Пинъэр. – Мне нужно также серебристо-красный шелковый с волнистым узором, отделанный восемью драгоценностями [48]. А еще я хотела бы с отливом, украшенный цветами сезама и золотым краплением.

– А вам какие, матушка Пятая? – спросил Цзинцзи.

– У меня денег нет, – отвечала Цзиньлянь. – Мне и пары хватит. Один бледно-кремовый, крапленый золотом, с тесьмой.

– Вы же не старуха! – перебил ее Цзинцзи. – К чему вам белый?

– А тебе какое дело? – возразила Цзиньлянь. – Может, на случай траура припасаю.

– А еще какой?

– А другой – нежно-лиловый, из сычуаньского сатина, крапленый золотом и отделанный бирюзой. На узорном поле чтобы были изображены слитые сердца, орнамент из сцепленных квадратиков и союз любящих, а по кромке с обеих сторон чтобы зависали жемчужины и восемь драгоценностей.

– Вот это да! – воскликнул Цзинцзи. – Вы, матушка, как торговец тыквенными семечками. Все продал, корзину открыл да как чихнет – сразу всех шелухой обсыпет.

– Что тебе, жить надоело? – заругалась Цзиньлянь. – Кто платит, тот и товар по душе выбирает. Кому что нравится. И не тебе разбирать!

Ли Пинъэр достала из узелка слиток серебра и подала Цзинцзи.

– Отсюда и за матушку Пятую возьмешь, – сказала она.

Цзиньлянь покачала головой.

– Нет, нет, я сама дам, – сказала она.

– Да не все ли равно, сестрица? – говорила Пинъэр. – Зятюшка заодно покупать будет.

– Этого слитка на все ваши платки хватит и еще останется, – сказал Цзинцзи и прикинул серебро на безмене.

Потянуло лян и девять цяней.

– А останется, жене купишь, – сказала Пинъэр.

Падчерица поблагодарила ее поклоном.

– Раз матушка Шестая и тебе покупает, – обратилась к падчерице Цзиньлянь, – вытаскивай свои три цяня. И давайте-ка с мужем тяните жребий: кому угощать, посмотрим. А не хватит денег, матушку Шестую попросите добавить немножко. Завтра, как батюшка уйдет, купите утку, белого вина– и попируем.

– Давай серебро, раз матушка велит, – сказал жене Цзинцзи.

Она протянула серебро Цзиньлянь, а та передала его Пинъэр. Достали карты, и муж с женой начали игру. Цзиньлянь подсказывала падчерице, и та выиграла у мужа три партии.

Послышался стук в дверь. Прибыл Симэнь. Цзиньлянь и Пинъэр поспешили к себе, а Цзинцзи вышел навстречу хозяину.

– Сюй Четвертый обещал послезавтра вернуть двести пятьдесят лянов, – докладывал Цзинцзи, – а остальные в следующем месяце.

Симэнь был пьян и, выругавшись, направился к Цзиньлянь.

Да,

Если любимого ждешь всей душой, Все пересуды – шум ветра пустой.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ИН БОЦЗЮЭ В ГРОТЕ ПОДСМЕИВАЕТСЯ НАД ЮНОЙ КРАСОТКОЙ.

ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ РАССМАТРИВАЕТ В САДУ ГРИБЫ.

Во дворе цветущем яблони

дождевую впитали влагу;

Над тропой в тишине и безветрии

пестроцветные бабочки вьются;

Всюду, всюду гвоздики пышные,

прочь от них не ступить ни шагу;

Временами томные шелесты

Задремавших ив раздаются.

Вот напиток из свежих персиков –

ароматен и розоват он.

Как ни холодно травам в утренник,

а растут зеленей да гуще.

Возвращаются в гнезда ласточки,

и покой за пологом спрятан.

Козодой заплачет так жалобно,

и тоска весенняя пуще!..

Итак, Симэнь Цин пировал у Ся Лунси, когда от цензора Суна принесли подарки. Это польстило Симэню, а Ся Лунси проникся к сослуживцу еще большим уважением. Он запер дверь и неустанно потчевал гостя вплоть до второй ночной стражи.

Цзиньлянь давно сняла головные украшения и распустила напомаженные волосы, а Чуньмэй наказала стелить чистую постель и прохладную циновку. После омовения ароматной водой Цзиньлянь стала поджидать мужа. Он вернулся навеселе. Пока она помогала ему раздеться, Чуньмэй заваривала чай.

Симэнь лег. Рядом с ним на краю кровати сидела, склонив голову, обнаженная Цзиньлянь. Его взор привлекли ее белые пышные бедра, забинтованные ножки размером всего в три вершка, не больше, обутые в ярко-красные ночные туфельки без каблуков. У Симэня вспыхнуло желание; черенок, вздыбившись, радостно подскочил.

– Давай узелок! – сказал Симэнь.

Цзиньлянь достала из-под постели заветный узелок и протянула ему. Приладив пару подпруг, Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия.