Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Какая прелесть! – воскликнул Боцзюэ, заглядывая в коробки. – И где только такие редкости откопали? Дай-ка хоть орешек попробовать.
Боцзюэ загреб целую пригоршню каштанов и протянул несколько штук Се Сида.
– Другой ведь до седых волос доживет, а то и на тот свет уйдет, да так и не отведает таких вот яств, – говорил он.
– Будде, сукин сын, не поднес, а уж сам хватаешь, – заметил Симэнь.
– А к чему Будде-то, когда они мне по вкусу? – возразил Боцзюэ.
Симэнь распорядился отнести подарки в дальние покои.
– Попроси матушку выдать три цяня, – наказал он слуге.
– А кто же принес-то, Ли Цзинь или Хуан Нин [3]? – спросил Боцзюэ.
– Хуан Нин, – ответил Пинъань.
– Повезло сукину сыну, – заметил Боцзюэ. – Еще и три цяня получит.
Но не будем говорить, как Симэнь наблюдал за игрою Боцзюэ и Се Сида. Перейдем пока в покои Юэнян.
После обеда она с Гуйцзе, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и падчерицей вышла из залы. Они сидели в галерее, когда из-за ширмы показалась голова цирюльника Чжоу.
– А, Чжоу! – воскликнула Пинъэр. – Кстати явился. Заходи. У малыша волосы отросли. Постричь надо.
Чжоу поспешно отвесил земной поклон.
– Мне и батюшка наказывал постричь наследника, – сказал он.
– Сестрица! – обратилась к Пинъэр хозяйка. – Принеси календарь. Погляди, подходящий ли нынче день.
– Сяоюй! – крикнула Цзиньлянь. – Ступай, принеси календарь.
Цзиньлянь раскрыла календарь и сказала:
– Сегодня у нас двадцать первое число четвертой луны. День под знаками гэн-сюй. Металл водворился в созвездии Лоу. Сторожит металлический пес [4]в День молитв, служебных выездов, шитья, купания, стрижки и закладки постройки. Наиболее благоприятное время – полдень.
– Раз счастливый день, – заключила Юэнян, – пусть нагревают воду. Надо будет потом ему голову вымыть. – Юэнян обернулась к цирюльнику; – А ты стриги потихоньку да забавляй его пока чем-нибудь.
Сяоюй встала рядом с платком, куда собирала волосы. Не успел цирюльник начать стрижку, как Гуаньгэ разразился громким плачем. Чжоу спешил стричь, а младенец тем временем так закатился, что и голоса лишился. Личико его налилось кровью. Перепуганная Пинъэр не знала, что и делать.
– Брось! – крикнула она. – Хватит!
Цирюльник с испугу бросил инструменты и опрометью выбежал наружу.
– Я же говорила: ребенок слабый, – заметила Юэнян. – Самим надо стричь, а не звать кого-то– Одно беспокойство.
На счастье, Гуаньгэ наконец успокоился, и у Пинъэр будто камень от сердца отвалило. Она обняла сына.
– Ишь какой нехороший Чжоу! – приговаривала она. – Ворвался и давай стричь мальчика. Только обкорнал головку да сыночка моего напугал. Вот мы ему зададим!
Она с Гуаньгэ на руках подошла к Юэнян.
– Эх ты, пугливый ты мой! – говорила Юэнян. – Тебя постричь хотели, а ты вон как расплакался. Обкорнали тебя, на арестанта теперь похож.
Она немного поиграла с малышом, и Пинъэр передала его кормилице.
– Грудь пока не давай, – наказала ей хозяйка. – Пусть сперва успокоится и поспит.
Жуи унесла младенца в покои Пинъэр.
Прибыл Лайань и стал собирать инструменты цирюльника Чжоу.
– Чжоу от страха побледнел, у ворот стоит, – сказал он.
– А покормили его? – спросила Юэнян.
– Покормили, – отвечал Лайань. – Батюшка ему пять цяней дал.
– Ступай, налей ему чарочку вина, – распорядилась хозяйка. – Напугали человека. Нелегко ему деньги достаются.
Сяоюй быстро подогрела вина и вынесла с блюдом копченой свинины. Лайань накормил цирюльника, и тот ушел.
– Загляни, пожалуйста, в календарь, – попросила хозяйка Цзиньлянь.– Скажи, когда будет день жэнь-цзы.
– Двадцать третьего, в преддверии дня Колошения хлебов, – глядя в календарь, сказала Цзиньлянь. – А зачем это тебе понадобилось, сестрица?
– Да так просто, – отвечала Юэнян.
Календарь взяла Гуйцзе.
– Двадцать четвертого у нашей матушки день рождения, – говорила она,– как жаль, я не смогу быть дома.
– Десятого в прошлом месяце у твоей сестры день рождения справляли, – заметила Юэнян, – а тут уж и мамашин подоспел. Вам в веселых домах день-деньской приходится голову ломать, как деньги заработать, а по ночам – как чужого мужа заполучить. Утром у вас мамашин день рождения, в обед – сестрин, а к вечеру – свой собственный. Одни рождения, когда их по три на день, изведут. А какого захожего оберете, всем заодно рождение можно справлять.
Гуйцзе ничего не сказала, только засмеялась. Тут вошел Хуатун и позвал ее к хозяину. Она поспешила в спальню Юэнян, поправила наряды, попудрилась и, пройдя через сад, направилась к крытой галерее, где за ширмами и занавесками стоял квадратный стол, ломившийся от яств [5]. Были тут два больших блюда жареного мяса, два блюда жареной утятины, два блюда вареных пузанков, четыре тарелки печенья-розочек, две тарелки жареной курятины с ростками бамбука под белым соусом и две тарелки жареных голубят.
Потом подали четыре тарелки потрохов, вареную кровь, свиной рубец и прочие кушанья.
Все принялись за еду, а Гуйцзе стала обносить вином.
– Я тебе и при батюшке вот что скажу, – обратился к ней Ин Боцзюэ. – Не подумай только, будто я чего-то требую, нет. Батюшка насчет тебя в управе разговаривал и все уладил. За тобой теперь никто не придет. А кого ты благодарить должна, а? Мне должна спасибо говорить. Это я батюшку насилу уговорил. Думаешь, стал бы он ни за что ни про что хлопотать? Так что спой, что тебе по душе, а я выпью чарку. Этим ты и меня за старание отблагодаришь.