Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Средь заводи цветов, Под сенью стройных ив Рой пьяных мотыльков, И иволга в томленьи… Жестокий позабыв, С возлюбленным разрыв Лежу, глаза закрыв, Одна, без сожаленья! Вдруг где-то стриж вскричит… И хлынут слез ручьи.На мотив «В саду царит весна»:
Беседки над рекой и павильоны, Мне душу надрывает тишина. Плоды так просятся на пир влюбленных, Но нет тебя – тоскую я одна! В унынии перебираю струны. Страданий чашу – не бокал любви До дна я осушаю ночью лунной, И лютня ищет милого в дали.На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Гранат горит огнем Весенним ясным днем, И память о былом Бросает душу в пекло. Не взять цветка рукой, Не обрести покой – Возлюбленный с другой, А я в тоске поблекла. Что розы в волоса, Коль выцвела краса!На мотив «Деревья-платаны»:
Уж сбросил кудрявую крону Платан, И ветер осенний стозвонно Свистал. Тоска, как колодец, бездонна, Темна. Горюю на ложе бессонна Одна. Где ты, повелитель небесный Сейчас? В пирах бесшабашных, безвестный Увяз. Взметнулся над теремом Млечный Поток, И тянется сеть бесконечных Тревог.На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Опал корицы цвет, И хризантем уж нет, Как холоден рассвет Осенний одинокий… Сверчок затих в ночи, Погас огонь свечи, И жалобой звучит Призыв гусей далекий. Как будто плач и стон… Нутро терзает он.На мотив «Река омывает песок»:
Вот ветер взыграл, и повеяло стужей… Всю ночь до утра я в тисках темноты! Унынья пора… Кто мне слезы осушит? Свеча, догорай!.. Окон очи пусты. Рожок пел-страдал: «Милый мой, ты мне нужен!» Зов вверю ветрам: возвратишься ли ты?! Излечишь от ран? Будешь ласковым мужем? Душа так стара!.. Жар глубинный остыл.На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Вздыхаю при луне, В бездушной в тишине, Мечтаю хоть во сне Увидеться я с милым. Недолог счастья век. За ширмой кружит снег, Твой заметает след, И бубнов звон унылый Под крышей у окна Лишает душу сна.Заключительная ария:
Капли слез моих, словно жемчужины, На ланитах сверкают, струясь. Ах, исчез ненаглядный мой, суженный! Я растоптана в топкую грязь!Барышня Шэнь умолкла.
– Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей-ка чарочку сладкого, а?
Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.
Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.
Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.
– Это что еще? – спросил Симэнь.
– Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.
– И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.
– Вот и я то же самое ему говорил! – подхватил Боцзюэ. – А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.
Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.
Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.
– Где это ты, брат, достал такую красоту? – спросил он Симэня.
– Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.
– Вместе с горшками? – переспросил Боцзюэ.
– Ну да, вместе.
– Что там цветы! – подхватил Боцзюэ. – Горшки – вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал – высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят – как сучжоуский фарфор – одна выделка. Таких теперь не сыщешь.
Симэнь велел подавать чай.
– А ты, брат, когда думаешь переезжать? – обратился Симэнь к Шицзе.
– Да он на третий день после сделки переехал, – вставил Боцзюэ.
– И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как-то счастливый день выбрал и товаров закупил – лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.
– Так когда же мы ему подарки понесем, а? – спросил Симэнь. – Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.
– Я и сам думал устроить новоселье, – говорил Шицзе, – но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.
– Какая чепуха! – возразил Симэнь. – Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: – Ступай батюшку Се пригласи!
– А из певиц кого звать будем? – поинтересовался Боцзюэ.
– Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, – сказал, улыбаясь, Симэнь. – Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».