Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Долго он упрашивал Симэня. Наконец тот принял лишь свиную тушу и вино.
– Ладно, – согласился Симэнь. – Почтенному Цяню пойдут.
– Мы хлопотали как могли, – говорил Хуан Четвертый, – а вы нас в неловкое положение ставите. Не нести же коробки домой. Позвольте узнать, когда вы будете свободны. Мы уже говорили с дядей Ином и вас приглашаем, батюшка, на скромное угощение к певицам.
– Он вам насоветует – только слушайте! – заметил Симэнь. – Напрасно вы беспокоитесь!
Хуан Четвертый с шурином, рассыпаясь в благодарностях, откланялись. Симэнь наградил принесших подарки.
Настал первый день одиннадцатой луны. Вернувшись из управы, Симэнь отбыл на пир к уездному правителю Ли, а Юэнян, скромно одетая, одна отправилась в паланкине на день рождения дочки свата Цяо.
Ни хозяина, ни хозяйки дома не было. Между тем, монахиня Сюэ тайком от Ван купила две коробки подарков и после обеда пришла навестить Юэнян. Наставница, оказывается, прослышала о намерении Юэнян позвать пятого числа, в седмицу со дня кончины Пинъэр, восемь монахинь для совершения панихиды с чтением из «Канона об очищении от крови». Но хозяйки дома не оказалось, и Ли Цзяоэр с Мэн Юйлоу угостили монахиню чаем.
– Старшая сестра на дне рождения дочки свата Цяо, – объяснили они. – А вы, матушка, уж обождите ее. Она очень хотела с вами повидаться и за службы расплатиться.
Монахиня Сюэ осталась.
Пань Цзиньлянь знала от Юйсяо, что Юэнян понесла, как только приняла составленное монахиней снадобье с наговорной водой. После же смерти Ли Пинъэр хозяин спутался с кормилицей Жуи, и Цзиньлянь боялась, что Жуи, чего доброго, родит и завладеет хозяином, поэтому она незаметно зазвала монахиню Сюэ к себе в покои, где одарила ее наедине ляном серебра и попросила достать средство для зачатия из детского места первенца мальчика, но не о том пойдет речь.
К вечеру вернулась Юэнян и оставила у себя на ночь монахиню. На другой день Юэнян попросила Симэня наградить Сюэ пятью лянами серебра за совершение поминальных служб. Сюэ, ни слова не сказав ни монахине Ван, ни старшей наставнице, рано утром пятого привела восемь инокинь. В крытой галерее они соорудили алтарь, развесили на всех дверях и воротах амулеты и начали декламировать заклинания из сутр «Цветочной гирлянды» [2]и «Алмазной», молиться об очищении от крови, разбрасывать рис и цветы. Затем обратились к «Просветляющей сутре тридцати пяти будд» [3]. К вечеру устроили обряд кормления голодного духа, изрыгающего пламя [4].
Присоединиться к трапезе были приглашены невестки У Старшая и Хуа Старшая, шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. Монахини совершали службу только под удары в деревянную рыбу [5]и ручной гонг.
Боцзюэ в тот же день привел слугу Хуана Четвертого, Хуан Нина, который вручил Симэню приглашение на седьмое число. Угощение устраивалось в заведении у Чжэн Айюэ.
– Седьмого я занят, – прочитав приглашение, заметил с улыбкой Симэнь. – Вот завтра свободен. А кто да кто будет?
– Меня позвали да Ли Чжи, вот и все, – отвечал Боцзюэ. – Четыре певицы будут исполнять сцены из «Западного флигеля».
Симэнь распорядился накормить слугу.
– Какие же подарки тебе прислал Хуан Четвертый? – полюбопытствовал Боцзюэ, как только слуга удалился.
– Не хотел я у них ничего брать, – заговорил Симэнь. – Но они до земли кланялись, упрашивали… пришлось, наконец, взять свиную тушу и вино. К ним я добавил два куска белого шелка и два куска столичной парчи да пятьдесят лянов серебра и отослал почтенному Цянь Лунъе.
– Разве хватило бы тебе, если б не взял тогда у него серебро?! – говорил Боцзюэ. – Сам бы теперь раскошеливался. Четыре куска шелку, считай, тридцать лянов стоят. За спасение двоих, стало быть, всего-навсего двадцать лянов? Где ему найти такого благодетеля? Да, дешево, надо сказать, отделался! Они просидели до самого вечера.
– Так завтра приходи, не забудь! – наказал Ину хозяин.
– Обязательно! – отозвался тот и ушел.
Монахини затянули службу вплоть до первой ночной стражи. Завершилась она сожжением жертвенных сундуков.
На другой день с утра Симэнь отправился в управу. Между тем, утром же в дом Симэня явилась только что прослышавшая о панихиде монахиня Ван.
– Значит, мать Сюэ панихиду отслужила и деньги забрала? – спросила она Юэнян.
– А ты что ж вчера не приходила? – удивилась хозяйка. – Ты, говорят, у императорской родни Ванов была, день рождения справляла?
– Да? Ну и Сюэ! – воскликнула Ван. – Вот старая шлюха! Ловко она меня обставила! Перенесли, говорит, панихиду. Шестого, мол, служить будем. И деньги, небось, все прикарманила? Мне ничего не оставила?
– Как так перенесли? – изумилась Юэнян. – Мы ей за все уплатили. Но я припасла тебе кусок холста. – Она обернулась к Сяоюй: – Ступай принеси синий холст и что осталось от вчерашней трапезы.
– Как же я оплошала! – ворчала Ван. – Все заграбастала шлюха. Сколько она у матушки Шестой серебра за канон вытянула! Вместе хлопотали, выручку мол, пополам, а теперь денежки себе присвоила?
– Матушка Сюэ говорила, что покойница дала тебе пять лянов на чтение «Канона об очищении крови», – вспомнила Юэнян. – Что ж ты не читала?
– Я ж приглашала к себе четырех наставниц, как только вышло пять седмиц, – оправдывалась Ван, – и мы долго молились за упокой души покойной матушки.
– И ты до сих пор не могла мне сказать? – поразилась Юэнян. – Я бы одарила тебя за усердие.
Смущенная монахиня Ван, не проронив ни слова, еще посидела немного и поспешила к Сюэ, чтобы высказать все, что у нее накипело.
Послушай, уважаемый читатель! Никогда не привечай этих грязных тварей! У них только вид инокинь, а нутро распутниц. Это как раз они не способны очистить в себе шесть корней [6]и просветить свою природу. Греховницы, отвергли обет и воздержание, потеряли стыд и совесть и погрязли в пороках. Лицемерно проповедуя милосердие и сострадание, они жаждут корысти и плотских утех. Что им до грядущего возмездия и перерождений, когда они заворожены мирскими удовольствиями и соблазнами! Они умеют обмануть обиженных судьбою девиц скромного достатка и тронуть за душу чувствительных жен богачей. В передние двери они впускают жертвователей и попечителей с дарами [7], а из задних дверей выбрасывают своих новорожденных младенцев. Когда же сватовство венчает свадьба, их братия от радости ликует.