Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Чжан Второй, надобно сказать, был годом моложе Симэнь Цина. Родился в год зайца и шел его тридцать второй год, а Ли Цзяоэр — тридцать четвертый [8], но мамаша обманула гостя, сказав, что ей всего двадцать восемь, и просила Ин Боцзюэ ее не выдавать. За три сотни лянов Чжан взял се в дом второй женой. А Чжу Жинянь и Сунь Молчун за компанию с Ваном Третьим стали по-прежнему частыми гостями Ли Гуйцзе из «Прекрасной весны», но не о том пойдет речь.
Боцзюэ, Ли Чжи и Хуан Четвертый заняли пять тысяч лянов серебра у дворцового смотрителя Стоя, такую же сумму выложил Чжан Второй, и они, войдя в сделку с областным управлением в Дунпине, взяли подряд на поставку старинной утвари двору. Несколько дней подряд пировали они в домах веселья, подъезжая на холеных
Воспользовавшись смертью Симэня, Чжан Второй подкупил тысячью лянов члена Высшего Тайного совета Чжана, императорского родственника. Тот замолвил слово перед главнокомандующим Его Величества гвардии Чжу Мянем, чтобы назначить Чжана на освободившийся пост главного надзирателя судебно-уголовной управы. Чжан Второй купил сад и начал возводить постройки. Дня не проходило, чтобы к нему не заглядывал Боцзюэ. Этот подхалим докладывал обо всем, что происходило в доме Симэня.
– Есть у него пятая жена, — говорил Боцзюэ, — зовут Пань Цзиньлянь. Красавица! Картина! Стихи и оды, песни и романсы — чего она только ни знает! Загадки и шарады разгадывает, в двойную шестерку и шашки играет. И грамоте обучена. А как пишет! На лютне играть мастерица. Ей не больше тридцати. Любую девицу за пояс заткнет.
Сердце забилось у Чжана, и ему захотелось сейчас же овладеть красавицей.
– Уж не бывшая ли это жена торговца лепешками У Чжи? — спросил он.
– Она самая, — подтвердил Боцзюэ. — Потом ее взял Симэнь. Лет пять у него прожила. Не знаю, правда, собирается ли она замуж.
– Узнай, будь добр, — попросил Чжан. — Если она не против, дай мне знать. Я ее возьму.
– У меня там среди слуг свой человек поставлен, — говорил Боцзюэ,— зовут его Лайцзюэ. Погоди, я его спрошу. Если только у нее есть такое намерение, я тебе дам знать. Такую, как она, нелегко разыскать. Певица ей в подметки не годится. Сколько, помнится, Симэнь затратил усилий, прежде чем ему удалось ее взять. Как говорится, всякая тварь да имеет своего хозяина. Словом, счастливая из вас выйдет пара, что и говорить! Тем более тебе теперь при твоем-то блеске и могуществе да не насладиться такой красавицей значило бы зря копить все эти богатства и сокровища. Словом, я велю Лайцзюэ выведать ее намерения. Хотя бы только намекнула, тогда я уж пустил бы в ход все свое красноречие и наверняка расшевелил бы ее страсть. По прежде чем она войдет к тебе в дом и ты получишь полное наслаждение, тебе придется раскошелиться. Расходы выльются и несколько сотен лянов.
Да, дорогой читатель! Ничтожен всякий на свете прихлебатель! Он корыстолюбив и полагается на сильного, льнет к тому, кто богат и всемогущ, чтобы втереться приживалой, льстит как только может своему покровителю, превозносит до небес его заслуги, прославляет его добродетели, а порою и вводит в расходы. Прихлебатель величает своего хозяина бескорыстным и справедливым, мужем, щедрым, с открытой душой, подхалимствует и угодничает, готов ради него пожертвовать сыном, бросить жену и до чего только не доходит! Однако же стоит только прихлебателю убедиться в крахе своего покровителя, как он тотчас начнет осыпать его насмешками и возводить на него клевету. Прихлебатель будет упрекать покровителя и в том, что тот дом забросил, хозяйство разорил и заветы предков нарушил. Вот-де какой он злодей! А про благодеяния забудет, как будто их никогда и не видал. Симэнь Цин ведь до того был привязан к Ин Боцзюэ, что считал его ближе брата родного — и кормил его, и одевал, и содержал. А чем он отплатил Симэню, пока тот еще теплый лежал!
Да,
Пусть полосатый тигр красив — нутро не разглядишь до дна; Любезен с виду человек — душа же у него темна. Тому свидетельством стихи: Не знал покоя побратим, во всем старался угодить. И чистоту по души хотелось с лотосом сравнить. Симэнь оставил этот мир, иЕсли хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Зависимость наша от Неба
всевечна и непреложна,
Есть суд, и есть воздаянье –
уйти от них невозможно!
Кто меры в страстях не знает,
с чужою женой нескромен,
Крадет у своих хозяев –
лукав тот и вероломен.
По смерти слугами предан
всесильный при жизни хозяин.
Такой обречен скитаться,
всегда душой неприкаян.
Чего ж ты, Симэнь добился?
Забыв про былое братство,
Негодники да хапуги
расхитят твои богатства.
Итак, Хань Даого и Лайбао получили от Симэня четыре тысячи лянов серебра и отправились в земли Цзяннани закупать товар. Под ветром питались, на воде спали. На ночь останавливались, рассветом пускались в путь. Добравшись до Янчжоу, остановились у Мяо Цина. Прочитал Мяо Цин письмо Симэня и, памятуя о том, что обязан был ему жизнью, всячески стал ублажать прибывших. Он даже купил девицу по имени Чуюнь, которую держал у себя, чтобы послать Симэню в благодарность за оказанную милость [1]. А Хань Даого с Лайбао целыми днями пировали и развлекались среди цветов под ивами [2].
Но вот настали первые дни зимы [3]. Нависли сорванные холодные тучи, с жалобным криком пролетели гуси. Опали деревья. Унылый пейзаж навевал неодолимую тоску по дому. Заторопились тогда Хань Даого и Лайбао. Пустились в разъезды за холстом, а товар сгружали пока в Янчжоу у Мяо Цина, чтобы, покончив с закупками, двинуться в обратный путь.
Хань Даого, надо сказать, еще раньше увлекался певичкой Ван Юйчжи из старинного янчжоуского заведения, а Лайбао познакомился с Сяохун, младшей сестрой певицы Линь Цайхун. И вот пригласили они однажды певиц, а также соляного купца Ван Хайфэна и Мяо Цина на Баоинское озеро. Пировали весь день, а когда вернулись в заведение, оказалось, что матушка Ван, хозяйка Ван Юйчжи, собирается справлять свой день рождения. Хань Даого решил тогда устроить по сему случаю в заведении пир и пригласить гостей. Слуге Ху Сю велено было закупить вина с закусками и пригласить заезжих купцов Ван Дунцяо и Цянь Цинчуаня. Оба купца давным-давно пожаловали вместе с Ван Хайфэном, а Ху Сю все не было. Солнце стало клониться к закату, когда он, наконец, заявился.
– Где это ты, голубчик, до сих пор пропадал, а? – набросился на слугу подвыпивший Хань Даого. – Где нализался, а? Так вином и разит! Гости давно пожаловали, а тебя все носит. Погоди, завтра я с тобой рассчитаюсь.
Ху Сю искоса глянул на Ханя и удалился, ворча:
– На меня напускаешься, а жена твоя там, небось, только успевай поворачиваться. Пока ты тут, очертя голову, с певичками шьешься, жену твою дома батюшка в объятиях душит. Вот он тебя и отослал куда подальше. Веселишься, а жена там потей, да еще как! Да тебе хоть бы хны, невдомек, пока пальцем не укажут.
Так говорил он, стоя рядом с хозяйкой заведения, пока та не вывела его во внутренний двор.
– Пьян ты, брат, – уговаривала его мамаша Ван. – Иди-ка проспись.
Но Ху Сю разбушевался пуще прежнего и ни в какую не хотел уходить.
Тем временем разодетый в белую атласную куртку, бархатный халат, валенные сапоги и теплые чулки Хань Даого пировал с гостями. Вдруг до него донеслась злобная брань Ху Сю. Разозленный он выбежал во двор и пнул Ху Сю ногой.
– Ах ты, негодяй, арестант! – заругался Хань. – Я еще тебе по пяти фэней серебра в день плачу. Сейчас же убирайся! Болван! Думаешь, я другого не найду?!