Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

– Вот ведь бесстыдник проклятый! – выслушав горничную, обратилась к Юйлоу Цзиньлянь. – Сперва громом гремел, а потом мелким дождичком покрапал. Бил, буйствовал, а потом хоть бы хны! И можешь себе представить – за вином послал?! Теперь она будет ему чарку наливать? – Цзиньлянь обернулась к горничной: – А ты, негодница, что? Разве у нее своих горничных нет? С чего это ты ей за вином бегаешь, а? Еще не хватало, чтоб узнала Сюээ, рабское отродье. Вот шум подымет! Терпеть ее не могу.

– А я что могу сделать! – оправдывалась Чуньмэй. – Меня хозяин послал.

И горничная пошла, весело смеясь.

– Что это такое?! – возмущалась Цзиньлянь. – Заставишь негодницу работать, так она будто мертвая – еле-еле шевелится. А грязное дело во всех щелях будет разыскивать, с головой влезет. А забегает – откуда только прыть возьмется. Ведь там свои две горничных, за каким же чертом моей за них бегать? Зеленщик со своей корзиной ходит. А эта бездельница? Знай, в чужие дела нос сует.

– Ну а как же! – поддакивала Юйлоу. – Я своей Ланьсян наказываю – то и другое сделай, так она и ухом не ведет. А стоит хозяину с какой-нибудь причудой обратиться, бежит, как угорелая.

Пока они судачили, из задних покоев внезапно появилась Юйсяо.

– Вы еще здесь, сударыня? – обратилась она к Юйлоу. – Я за вами.

– Ой! – вскликнула Юйлоу. – Как ты меня напугала, сукина ты дочь! А хозяйка знает, что ты сюда пошла?

– Свою госпожу я на покой отправила, а сама решила вас проведать. Только что Чуньмэй за вином приходила. Ну, как там хозяин у новой госпожи?

– А ты к ней в спальню ступай, – вмешалась Цзиньлянь, – тогда сама увидишь, как уродина в уборной головой о стенку бьется. Голова у нее, видишь ли, вытянутая, вот она и выравнивает.

Юйсяо опять спросила Юйлоу, и та поведала ей все подробности.

– В самом деле, велел раздеться, на колени встать и пять раз плетью ударил, да? – недоумевала Юйсяо.

– Противилась она, вот хозяин ее и побил, – объяснила Юйлоу.

– Уж лучше бы побили одетую, – заметила Юйсяо. – Как она, бедняжка, такая нежная, холеная, побои-то перенесла?

– Ишь ты, сучья дочь! – засмеялась Юйлоу. – Тебе бы только в плакальщицах ходить.

Показались Чуньмэй и Сяоюй. Чуньмэй принесла вина, а Сяоюй коробку с закусками.

– Поглядите на этих негодниц! – воскликнула Цзиньлянь. – Ишь, выслуживаются. Как мыши снуют. Право слово, мыши! Быстрей несите все ко мне сейчас же! – приказала она. – Пусть за ней свои горничные ухаживают. Вам нечего там делать!

Чуньмэй захихикала, и они с Сяоюй отправились в спальню Пинъэр. Там они расставили все блюда на столе и, передав обязанности Инчунь и Сючунь, вышли к Юйлоу и Цзиньлянь.

– Я к себе пойду, – сказала Юйсяо, и они вместе с Сяоюй удалились в задние покои.

Цзиньлянь велела Чуньмэй запереть калитку, а сама побрела в одинокую спальню, но не о том пойдет речь.

Да,

Не мне в окно глядится полная луна, Не я в ночи пьянящей радости полна.

* * *

Не будем говорить, как провела в одиночестве ночь Цзиньлянь. Расскажем о Симэнь Цине и Ли Пинъэр. В разговорах за чаркой вина, в любви и ласках просидели они до полуночи, а потом легли под расшитое неразлучными уточками и зимородками одеяло. В мерцании светильника казалось, феникс с подругою пел стройную песнь, а из курильниц струился аромат, в танце среди цветов порхали бабочки.

Да,

Освещают этот вечер пусть серебряные свечи – Если только то не сон о дивной встрече.

О том же поется и в романсе:

Брови чуть подведены, воткнут гребень золотой – Сколько ж надо заниматься этой чудной красотой! Но когда желанный голос позовет меня: «приди!», – Затрепещет и забьется сердце нежное в груди. Мой любимый и родной, Мой защитник дорогой, Более всего я жажду бренных радостей мирских, Отзвучали в моем сердце песни грусти и тоски – Лишь любовью я полна одной.

Они проспали до обеда. Пинъэр только что встала и занялась перед зеркалом прической, когда Инчунь принесла завтрак: четыре блюдечка – тыкву с баклажанами под сладким маринадом и из свежей зелени тонкие яства. Были поданы: блюдо жареных птенцов голубей, блюдо пирожков с желтым пореем и поджаренной кислой капустой, тарелка копченого мяса, тарелка пузанка в винном соусе, также два крапленых серебром блюда мягкого и душистого белого-пребелого риса и две пары палочек слоновой кости.

Пинъэр прополоскала рот, и они с Симэнем выпили по полчарки вина.

– Ступай, чжэцзянского [1]подогрей, – наказала горничной Инчунь хозяйка. – Вчера в серебряном кувшине осталось.

Пинъэр наливала чарки, и лишь осушив кувшин, они стали умываться и причесываться. Пинъэр открыла сундук и показала Симэню свои украшения и наряды. Она вынула сотню добытых в Индийском океане жемчужин, которые принадлежали раньше письмоводителю Тайного совета Ляну, потом черные, с синеватым, как у воронова крыла, отливом, драгоценные камни в золотой оправе – регалии с чиновничьей шапки.

– Это после нашего покойного смотрителя осталось, – объяснила Ли Пинъэр и положила каменья на весы. Камни потянули четыре цяня восемь фэней. – Отнеси ювелиру. Пусть подвески сделает.

Потом она достала головную сетку из золотых нитей весом в девять лянов и спросила Симэня:

– А у госпожи Старшей и остальных есть такие?

– У них серебряные. С твоей ни в какое сравнение не идут.

– Неудобно мне будет такую носить. И ее возьми. Вели изготовить из нее шпильку с девятью фениксами, у каждого жемчужина в клюве. А что останется, пусть пойдет на заколку – такую же, как у Старшей госпожи – нефритовая Гуаньинь в пруду среди лотосов [2].