Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Симэнь Цин взял ее драгоценности и, одевшись, собрался уходить.
– Дом у меня без хозяина, заглянул бы как-нибудь, – попросила Пинъэр. – Да и послать бы туда кого-то вместо Тяньфу. Хочу его сюда взять. А то сидит там одна старуха, носом клюет, только заботы прибавляет.
– Хорошо, – пообещал Симэнь и, пряча в рукав взятые у Пинъэр драгоценности, направился к двери.
– Куда это ты собрался? – окликнула его стоявшая у калитки неумытая и непричесанная Цзиньлянь. – Только встал? Добрался, значит, дятел до дупла.
– Я по делу иду, – ответил Симэнь.
– Да погоди же, негодник! Куда спешишь? Мне с тобой поговорить нужно.
Уступая ее настойчивости, Симэнь Цин остановился. Она затащила его к себе в спальню, села в кресло и, размахивая руками, разразилась бранью:
– Не знаю, какими только словами ругать тебя! С чего это ты, товаришко вершковый, так рвешься, а? Или тебя в котле варить собираются? Поди сюда, окорок копченый!
– Хватит, чего привязалась, потаскушка! Дело у меня есть. Приду, расскажу.
Симэнь направился к выходу. Цзиньлянь заметила у него в рукаве что-то тяжелое и спросила:
– Что это у тебя? А ну-ка покажи!
– Да серебро.
Цзиньлянь не поверила и залезла к нему в рукав.
– Это ее сетка? – спросила она, вынимая золотую сетку. – Куда несешь?
– В переделку. Как узнала, что у вас таких нет, попросила отнести ювелиру.
– Сколько весит? – спросила Цзиньлянь. – Что она хочет заказать?
– Девять лянов. Просила шпильку с девятью фениксами и заколку, как у Старшей – с нефритовой Гуаньинь среди лотосов в пруду.
– На одну шпильку и целую сетку? – недоумевала Цзиньлянь. – Да на шпильку трех с половиной лянов вполне достаточно. А заколку у Старшей я взвешивала – всего лян шесть цяней. Ты и мне потом такую же шпильку с фениксом закажи. Золота хватит.
– Но она просит большую, увесистую заколку, – возразил было Симэнь.
– Какая бы увесистая ни была – хоть чертей с колотушками на нее посади, все равно трех лянов предостаточно, а два-три на шпильку останется.
– Как же ты любишь, проказница, за чужой счет проехаться! – засмеялся Симэнь. – Только и ищешь, где бы руки погреть.
– Помни, сынок, что тебе мать наказывает, – говорила шутя Цзиньлянь. – Не исполнишь, ответ держать придется.
Симэнь спрятал сетку и, смеясь, вышел из спальни.
– А ловко вышло! – намекнула Цзиньлянь.
– Что ловко?
– Ловко, говорю, вчера гром гремел, да мелким дождичком покрапал. Бить собирался, вешать приказывал, а сетку вручила и сразу рот заткнула. Не испугалась она тебя – вокруг пальца обвела.
– Вот потаскушка! Только б чепуху болтать! – засмеялся Симэнь и пошел.
Тем временем Юйлоу и Цзяоэр сидели в спальне Юэнян. Вдруг снаружи послышались крики. Слуги искали Лайвана, но нигде не могли найти. Потом к хозяйке вошел Пинъань.
– Зачем он вам понадобился? – спросила Юэнян.
– Его хозяин срочно вызывает, – ответил Пинъань.
– Я его по делу послала, – немного погодя сказала Юэнян.
Надобно сказать, что Юэнян еще с утра отправила Лайвана в буддийский монастырь к монахине Ван, которой посылала благовонного масла и отборного риса.
– Я так и доложу: хозяйка, мол, его по делу послала, – сказал Пинъань.
– Мне все равно, что ты ему скажешь, рабское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Ступай!
Когда слуга, сразу осекшись, удалился, Юэнян обратилась к Юйлоу:
– Стоит мне рот открыть, говорят, я во все вмешиваюсь. А вправе ли я молчать?! Раз ее к себе забрал, так продай дом. Для чего ж зря тревогу бить, о сторожах тревожиться? Ведь сидит там ее кормилица – тетушка Фэн, чего ж ей беспокоиться? Ну возьми да пошли кого-нибудь из неженатых слуг. Пусть там ночует. А он все свое – Лайвана с женой вздумал отправить. Она то и дело болеет. Еще сляжет там, кто за ней ходить будет?
– Я ничего вам не могу посоветовать, сестрица, – осторожно заметила Юйлоу. – Вы хозяйка – вам виднее. Только вам не следовало бы с самим-то ссориться. А то и нам неудобно распоряжаться, и слугам не к кому обратиться. Тем более, сам так расходился, что к хорошему это не приведет. Сами вы, сестрица, смотрите. А наш совет вам – помиритесь вы с хозяином.
– И не говори мне об этом, сестрица Мэн, – заявила Юэнян. – Я с ним не ругалась. Это он ни с того, ни с сего рассвирепел. И что бы он теперь ни делал, пусть не ждет от меня сочувствия. Он за глаза обзывает меня беспутной, а какая я беспутная! Сам вон скольких в доме собрал, а я, выходит, беспутная, да? Значит, когда льстишь, тогда хвалит, а как правду в глаза скажешь, так злобствует. Как я его отговаривала от этой женитьбы! Я ему добра желала. Раз ты у него столько добра себе забрал, дом купил, а теперь его жену взять собираешься, тут и власти на тебя поглядят с подозрением. Да и неудобно ее брать, когда траур не кончился. И вот, представь себе, у меня за спиной уже обо всем договорились. Сам каждый день к ней на свидания ходил, а от меня скрывал – в корчагу посадил да крышкой накрыл. Нынче у певиц ночевал, завтра у певиц, а сам все с ней одной спал. Да и у нее, видать, не лучше, чем у певицы. Она его красотой увлекла, как лиса преследовала, тигрица размалеванная. Заморочила голову, а он и обрадовался. А я-то к нему с открытой душой – и наставляла, и добрым словом увещевала. Все думала, прислушается, а он – на тебе – как на врага лютого глядит. Верно говорят, тысячи передних колесниц уже перевернулись, задние за ними все ж к пропасти спешат. Дорога ровная указана всем ясно, но мудрые советы отвергнуты как ложь и клевета. Если ты меня отвергаешь, думаешь, просить тебя буду? Кормить ты меня все равно будешь, а я и без мужа проживу. Пусть его делает, как знает, а обо мне вы не беспокойтесь.
Юэнян умолкла, а Юйлоу и остальные злословили до тех пор, пока не появилась разодетая Ли Пинъэр.
На ней были отделанная золотом ярко-красная креповая кофта с застежкой и нежно-голубая, расшитая цветами, длинная креповая юбка. Инчунь несла в серебряном кувшине кипяток, а Сючунь коробку с чаем. Пока горничные разливали хозяйке и остальным чай, Юэнян велела Сяоюй подать Ли Пинъэр стул. Потом вышла и Сюээ. Когда все занялись чаепитием, бойкая на язык Цзиньлянь обратилась к Пинъэр:
– Подойдите и поклонитесь Старшей, сестрица Ли. Скажу откровенно, Старшая госпожа все это время не разговаривает с хозяином. А все из-за вашего прихода. Мы уж тут целый день уговаривали Старшую помириться. Вам бы как-нибудь устроить угощение да упросить Старшую, чтобы между хозяином и хозяйкой вновь воцарились мир и согласие.
– Я исполню ваш наказ, – ответила Пинъэр и, будто пышно цветущая ветка, плавной походкой, при которой колыхался ее вышитый пояс, подошла к Юэнян и грациозно отвесила четыре низких поклона.
– Подстрекает она вас, сестрица Ли, – проговорила Юэнян и обернулась к Цзиньлянь. – Не вмешивайтесь вы, пожалуйста, в чужие дела! Я клятву дала: хоть сто лет проживу, с ним не заговорю.
Все умолкли.
Цзиньлянь взяла щетку и принялась приглаживать волосы Пинъэр. Сзади ее прическу поддерживала золотая шпилька, изображавшая сосну, бамбук и сливу-мэй – этих стойких в зимнюю стужу друзей.