Цветы тьмы
Шрифт:
– Я буду молиться, обещаю тебе.
– Странная просьба, да?
– Нет, почему же?
– За последние два года я видел слишком много раненых.
– Не бойся, милый.
– Я смерти не боюсь. Страшно, если ранят.
Он ушел, а сразу за ним ушла и Марьяна. Снова стало тихо.
Хуго положил голову на шкуры и сказал самому себе: «Странные вещи тут происходят, ничего не понимаю». Он закрыл глаза, и снова привиделся ему дядя Зигмунд. Из-за пристрастия к выпивке он не окончил учебу на врача. Раз за разом он обещал своей сестре, что вот-вот бросит пить и возобновит учебу. И так оно тянулось годами.
Не только его пьянство было постыдно. Иногда он приводил с собой женщину, обычно какую-нибудь простушку из таких же пьянчужек, как и он. Они прямо-таки увивались за ним, обнимали и целовали его на глазах у всех и объявляли: «Зигмунд – принц, Зигмунд – король!» При виде подобной дамочки мамины глаза становились печальными. Папа был менее чувствителен к странным дядиным выходкам. Он садился и беседовал с ним, иногда целыми часами, о медицине и литературе. Хуго ничего не понимал из этих их разговоров, но любил их слушать. Уже тогда он говорил себе: «Все, что я вижу – сберегу в своем сердце». Уже тогда ему было больно от мысли о том, что жизнь проходит и мертвые не восстанут к жизни.
Похоже, про Хуго забыли, потому что только в десять часов Марьяна появилась в дверях чулана с кружкой молока в руке.
– Как поживает миленький Марьянин кутеночек?
– С ним все в порядке, – подделался он под ее тон.
– Марьяна сейчас приберет в комнате, и сможешь перейти туда. Сегодня утром Марьяна не будет спать. Ей нужно сходить в город за покупками. А ты можешь тихонько там посидеть.
– Спасибо.
– Что это ты за все благодаришь? Марьяна не привыкла к благодарностям. Благодарят только за что-нибудь большое.
За что, к примеру? – хотел спросить он, но промолчал.
Он пил теплое молоко, и с каждым глотком чувствовал, как жажда, мучившая его с момента пробуждения, проходит. Тем временем Марьяна прибрала в комнате, накрасилась, сменила блузку, и когда вернулась к нему, была уже другой: у нее было открытое, озаренное улыбкой лицо довольной женщины.
– Кутенок милый, Марьяна запрет комнату, и если кто-то постучит в дверь, не отзывайся.
Марьянина манера говорить о себе в третьем лице забавляла его. Ему не приходилось слышать, чтобы люди так говорили. Марьяна снова повторила свой наказ: «Если постучат в дверь, не отвечай. Смотри не ошибись, слышишь?
Иногда Марьяна говорит с ним по-немецки, на ломаном языке, немного похожем на детскую речь. Несколько раз его подмывало поправить ее ошибки, но он чувствовал, что Марьяне это не понравится.
Перед уходом она сказала:
– Если проголодаешься, поешь бутерброды, что лежат на тумбочке, они вкусные, – вышла и заперла за собой дверь.
Он остался на месте, и на миг ему показалось, что его предшествующая жизнь переместилась в мир снов и стала далекой и недосягаемой, а действительность состоит теперь из чулана, Марьяниной комнаты и самой Марьяны.
Эта мысль пронзила его, и Хуго одолела острая тоска – а за ней сразу пришла жалость к себе.
А потом он рухнул на пол и расплакался. Рыдал Хуго долго. Плач переполнял его, и он ощущал холодные стены одиночества. Постепенно рыдания перешли в прерывистые подвывания собачки, которую вышвырнули из теплого дома в конуру.
От всего этого плача он уснул на полу и настолько ничего не чувствовал, что даже приход Марьяны его не разбудил. Только когда она тронула его за ногу, он встрепенулся и понял, что спал.
– Мой кутеночек уснул.
– Я спал… – пробормотал он.
– Сейчас принесем тебе горячего супу. А почему бутербродов не поел?
– Я спал, – повторил он, пытаясь полностью пробудиться.
– Кто-нибудь стучал в дверь?
– Я ничего не слышал.
– Спал мой миленький, спал как убитый, – сказала она и расхохоталась.
Тут же сходила и принесла ему суп и две котлеты. Хуго ел, сидя на полу, а Марьяна уселась на кровать и наблюдала за ним.
– Сколько тебе лет, миленький? – спросила она, забыв, как видно, что уже спрашивала.
– Одиннадцать, недавно был мой день рождения.
– Ты выглядишь постарше своих лет.
– Когда мама придет навестить меня? – вырвалось у него.
– На улице евреям очень опасно, лучше посидеть дома.
– А я под защитой, правда? – отчего-то спросил он.
– Ты в доме у Марьяны. Это немножко необычный дом, но ты к нему привыкнешь. Если кто-то спросит, чей ты – отвечай во весь голос: я Марьянин, слышишь?
Это наставление в очередной раз поразило его, но он не открыл рта.
– Я много об этом думала. Тебе нужно подправить твой украинский. Ты очень похож на Марьяну. Большие глаза, как у Марьяны, темно-русые волосы и маленький носик. Если будешь получше говорить по-украински, никто тебя не распознает. Сделаем все постепенно, такие дела второпях не делаются. – Объяснять она ничего не стала.
Марьяна продолжала сидеть на кровати, следя за ним взглядом. Он не понимал, чего еще она в нем ищет. Хуго почувствовал себя неловко, побыстрее закончил еду и отдал тарелку Марьяне.
– Марьяна устала, сейчас она поспит часок-другой, а ты, миленький, возвращайся в свою конурку.
Хуго встал и пошел в чулан. У него тут выработалась понурая походка. Так, понурив голову, идут животные, которых прогнали из дома.
Он вытащил из рюкзака коробку с шахматами, расставил фигуры и приступил к игре. Она развивалась как нужно. Он помнил папины предостережения насчет дебюта. Маленькая ошибка в дебюте, и игра проиграна. Он продолжал играть, и тут появился папа. Он выглядел как человек, проведший много дней в затхлом тайнике, лицо его было бледным и желтоватым, глаза смотрели устало.