Цветы зла. Продолжение Крайней мазы
Шрифт:
– Он изнасиловал ее?
– Да, - нахмурился Эгисиани.
– И пригрозил, что убьет ее дочь, если она пойдет в милицию или скажет мне. И Кристина отравилась.
– А ты откуда обо всем этом знаешь?
– Он сам рассказал мне.
– Ты убил его?
– Нет. Мне не надо убивать. На это у меня есть люди. Я только попросил прикончить его в живописной местности на вечерней заре. Попросил поставить на колени, перерезать горло и держать за волосы, чтобы, умирая, он мог видеть, как прекрасен закат.
Некоторое время Эгисиани
– После ее смерти и смерти этого человека, я почувствовал, что возвращаюсь. Возвращаюсь в ту среду, где даже прекрасное служит животным чувствам. Мне стало нехорошо на душе, я понял, что не смогу более жить так, как жил. И я решил умереть. Решил и неожиданно ясно понял, как логично это решение. Ведь у меня никого нет на этом свете. Мама с отцом давно умерли, брат с сестрой тоже. И Кристина тоже там, с ними. И я начал готовится. Отдал распоряжения, нашел преемника...
"И тут появилась я", - подумала Марья Ивановна, теплея сердцем.
– И тут появились вы...
– повторил Эгисиани.
– И я понял, что это Кристина с того света сделала так, что мы встретились...
– Может быть...
– задумчиво покивала она.
– Если бы мне неделю назад сказали, что я в таком виде буду сидеть в ресторане, я бы не поверила ни на йоту... И вдруг ко мне приходит ее муж, и затевает это странное дело... Чертовщина, да и только.
– Почему чертовщина? Ведь нам хорошо вместе... Разве ты не чувствуешь, что это небеса соединили нас?
Марья Ивановна почувствовала. И прикрыла глаза.
Эгисиани прилег рядом и потянул свои губы к губам женщины.
Но поцелуй не состоялся. В зале раздались звуки выстрелов. И тут же дверь с грохотом раскрылась, и к ним бросились люди.
12.
Марью Ивановну била дрожь.
Подушка, прикрывавшая беломедвежью рожу, сползла.
Бывший житель холодной Арктики злорадно улыбался.
Эгисиани висел, поднятый к потолку рукой человека гигантского телосложения, висел, пытаясь достать пистолет. Когда он сумел это сделать, гигант ударил его кулаком в грудь. Вороненое оружие с глухим стуком упало на медвежью шкуру. Эгисиани конвульсивно дернулся и повис, как висит на вешалке грошовое пальто.
Убедившись, что противник потерял сознание, гигант отбросил тело на стол.
Бутылки со звоном попадали, фужеры к ним присоединились. Ананас недовольно качнулся. Красный соус залил скатерть.
Злорадно улыбнувшись, хозяин положения обернулся к Марье Ивановне.
Подошел, ступая ногами-бревнами, присел на корточки.
Взялся за шелк накидки, пощупал.
Дернул.
Марья Ивановна осталась в трусиках и лифчике.
Гигант, уважительным движением губ оценив линии ее тела, запустил указательный палец за резинку трусиков, приподнял. Подержал так, глядя в райские кущи, затем отнял палец.
Резинка звучно вернулась на место.
Гигант усмехнулся и вновь приподнял ее. И выцедив: "Не лезь, сучка, не в свои трусы", убрал руку, тяжело поднялся и направился к выходу, неторопливо и с достоинством.
Минуту после его ухода Марья Ивановна прислушивалась. В смежных помещениях было тихо. Поднявшись на ноги, посмотрела на себя в зеркало. Покачала головой: "Наложница, да и только". Обернулась к столу, взглянула на Эгисиани. Он лежал трупом.
"Пора домой", - подумала женщина и пошла к гардеробу, пошла, пройдясь прощальным взглядом по витражу с удачной охотой на лисицу, по корзинам с озадаченными цветами, по осиротевшей без нее беломедвежьей шкуре, по безжизненному телу несостоявшегося любовника.
Переодевшись, тщательно поправила прическу, направилась к выходу. На полпути остановилась.
"Эти двери, в которые он не пустил... Что за ними?"
Пошла к дверям красного дерева.
Зачем? Из женского любопытства или в надежде, что Эгисиани очнется до того, как она покинет его? Нет, наверное, из-за того, что более в это место ей возвращаться не хотелось.
Двери были заперты. Схватившись за бронзовые ручки, Марья Ивановна потянула их на себя...
Отделение ресторана, "не имевшее прямого отношения к Кристине", было более чем объемным и представляло собой ярко освещенную... бойню.
Невысокой ажурной железной изгородью, увитой плющом, она делилась на две неравные части.
В меньшей части (прилегающей к дверям, которыми воспользовалась Марья Ивановна), стояли пять столиков со стульями, мангал и горка, заставленная охотничьим оружием.
Большая часть помещения представляла собой огромную вольеру. Крутые скалы с мрачными пещерами, журчащий ручей, деревья, кустарник, травостой, все, кроме бугристого неба, крашенного неприятной голубой краской, казалось настоящим.
Вольера была полна живности. На скалах монументами стояли козлы-красавцы, на деревьях спали жар-птицы, в траве курлыкали фазаны, на песчаном берегу ручья резвились зайцы. А в самом ручье теснилась крупная рыба...
"И все это создал этот человек, создал, пропитавшись волнами творчества, исходящими от Кристины, - подумала Марья Ивановна, разглядывая следы пуль, испещрявших скалы, стволы деревьев и бутафорское небо с размашистыми золотыми звездами.
– Представляю, какие здесь устраивались побоища!"
Она вообразила летающие повсюду переливчатые павлиньи перья.
Обезумевшего от полученных ран козла.
Представила кривую улыбку Эгисиани - он стрелял по голубям, мечущимся под фальшивым небом.
Представила себя в индейском наряде с вон той изящной двустволкой, себя, целящуюся в забавного рогатого зайца.
"Да, я могла бы со временем веселиться в этом вертепе, конечно же, могла бы, - думала Мария Ивановна, выходя из вольеры.
– И Володя знал об этом. Знал, что буду со временем веселиться, и потому не торопился".