Цветы зла. Продолжение Крайней мазы
Шрифт:
– Я видел, как вы сидели, заложив ногу на ногу... Там, вон в той картине с дичью и бутылками, дырочка в утином глазу. Через нее я посматриваю за залом. Может, что-нибудь еще закажете? Мне с вами интересно. Вы так откровенны, так естественны.
– Потом. После того как вы все мне откровенно расскажете.
– Мы могли бы перейти в малый зал...
– в глазах Эгисиани заиграли бесята.
– Вы знаете, скажу вам откровенно, мне не приходилось встречать таких женщин, как вы. И я готов на все, чтобы задержать вас хоть на час.
– Нет, господин Эгисиани,
– Совсем, совсем?
– Совсем, совсем. Понимаете, то, что вы видите перед собой - это не я, Точнее, это не я в чистом виде. То, что вы видите, то, с чем вы разговариваете - это я и мой муж, мой Женя. А окажись он с нами в одной постели, вам бы не поздоровилось...
Марья Ивановна поняла, что она пьяна. Чуточку, но пьяна. Коньяк всегда доставал ее неожиданно.
– Мне бы не поздоровилось?
– засмеялся Эгисиани и, распахнув пиджак, показал пистолет, притаившийся подмышкой.
– Оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня...
– увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.
– Ну, это исключено, - пошел на попятный хозяин ресторана.
– Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.
– А можно я вас буду называть Машей?
– Тогда мне придется звать вас Вовой...
– Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы попробуйте пирожных - они славятся по всей Москве.
Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось одно пирожное. Довольно улыбнувшись, он спросил:
– Так на чем мы остановились?
– Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.
– Я разве говорил об этом?
– Да...
Марья Ивановна погрустнела - вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.
– Я вижу, вы не слушаете...
– Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.
– Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!
– К десяти часам Кристина напилась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...
– Потом раздел...
– Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя - что скрывать?
– нуждался в женщине.
Она проснулась в пять утра... Увидев ее безвольную, опустошенную, одутловатую от выпитого вина, я поклялся, что через год я сделаю из нее человека, который сам будет определять свою судьбу.
– А к чему вам все это было надо?
– Я боролся за свои интересы несколько лет, ни на минуту не расслабляясь, потом соперников и врагов вдруг не стало. И я заскучал. У меня к этому времени уже было два разных по стилю ресторана, а, трех, пяти, десяти ресторанов, Москвы или Газпрома мне было не надо. И я решил бороться с ней. Привел друга, показал ему Кристину, и поклялся, что через два месяца сделаю из нее человека, при виде которого люди будут вставать...
– А зачем вам это было надо?
– повторила вопрос Марья Ивановна.
– Что надо?
– вынырнул из прошлого Эгисиани.
– Приводить друга и клясться перед ним?
– А... Это восточное... Понимаете, когда клянешься себе, это... ну как бы вам сказать...
– Тайный грех - это не грех, а тайный зарок - не зарок?
– Совершенно верно...
– И сколько стоила ваша клятва?
Марья Ивановна смотрела на собеседника, как Шерлок Холмс смотрел бы в Шанхае на саксонца в американских ботинках, испачканных балчугской грязью.
– Тысячу...
– Баксов?
– Естественно.
– Судя по всему, вы игрок и заядлый спорщик?
– В общем, да. А что остается делать? Надо же как-то деньги тратить... Я ведь не пью, не уважаю проституток, а также обжорство, туризм и политику.
– Ну и что было дальше?
– поощрительно улыбнулась.
– Ну, после того, как вы поклялись?
– Весь день Кристина провалялась, не выказывая никаких желаний. С утра я был занят, в обед, как черти из коробочки, появились важные люди, и отвезти ее домой я смог только к вечеру...
– Представляю себе картину "Возвращение блудной жены святому семейству"...
– усмехнулась, рассматривая чувственные губы визави.
– Привез и без обиняков рассказал все мужу, - продолжил Эгисиани не отреагировав на реплику. Как она пришла в ресторан, как сидела, глядя в одну точку, и так далее. Муж был равнодушен. Мать его тоже. Сама Кристина, безучастно улыбаясь, сидела на диване. Когда к ней подошла дочь, она механически погладила ее по головке.
Сцена, короче, получилась отвратительной, я чувствовал, что сам играю в ней отвратительную роль. В общем, я плюнул, мысленно, конечно, и ушел с одним лишь желанием немедленно вручить другу тысячу долларов. Но на следующий день все вспомнил, и... возмутился. Возмутился тому, какие они никчемные и как никчемно живут...
– Как по чьей-то злой воле, - уточнила Марья Ивановна, кивая.
– Совершенно верно. Ну, я и взял букет белых роз, коньяку с шампанским, шоколаду и поехал к ним. Посидели, попили, говоря ни о чем, потом в меня вселился бес, и я предложил Кристине ехать в театр. Она, пожав плечами, согласилась. Когда мы уходили, Дикий смотрел телевизор, Вероника Анатольевна убиралась на кухне, дочь в своей комнате играла в куклы. Так целый месяц я приходил и уводил ее в рестораны, кабаре, казино. Постепенно привык к ней, она тоже... И, желая, чем-то ее оживить...