Цветы зла. Продолжение Крайней мазы
Шрифт:
– А как она умирала?
– За несколько минут до смерти она, парализованная, пригласила домашних к себе, и, когда все собрались, прокляла дочь...
– За что, если не секрет?
– У Евгения Ильича в мозгу возникла картинка: Дикий с Региной занимаются в гостиной садомазохисткой любовью, а в спальне трясется от ненависти парализованная Маргарита Андреевна.
– За то, что якобы Регина не уделяла ей, родной матери, должного внимания.
Смирнов вспомнил картину, висевшую над выходом из гостиной Регины. Дикий продолжал витать в прошлом:
– В этом доме я всегда чувствовал себя заколдованным... В нем я превращался в другого человека... Человека, качества которого определялись не его способностями, характером и опытом, а извне... Стенами, воздухом, чьим-то прошлым...
Энергично тряхнув головой, Смирнов изгнал вползший, было, в нее мистический туман и, вновь обратившись в атеиста, вспомнил сумку с садомазохистскими причиндалами.
Непроизвольное движение головы Смирнова расколдовало и Дикого. Замолчав, он вбуравился в собеседника вмиг насторожившимися глазами: "Нашел сумку, не нашел? Догадался, не догадался?"
К твердому выводу он придти не успел - Смирнов придал лицу простецкое выражение и спросил:
– А та картина в гостиной, ну, которая с девочкой... Ее Регина написала?
– Нет, ее и остальные написал двоюродный брат Регины Роман Крестовский...
– встал размять затекшие ноги Дикий.
– Он прошлым летом... умер...
– Стрела оказалась отравленной?
– пошутил Смирнов.
– Кураре, крысиный яд, стрихнин?
– Нет, он утонул... Он был весьма талантливым и... нетрадиционным человеком, ничего не видевшим вокруг себя...
– Тела, конечно, не нашли?
– Нет...
Смирнов, покивав своим мыслям, спросил:
– А как вы думаете, кто в меня стрелял? Не дух же Маргариты Андреевны?
– Ума не приложу, ей богу...
Дикий продолжал ходить по комнате взад-вперед, озабоченно посматривая на часы. Направление внимания Смирнова начинало его тяготить.
– Мне один мальчик говорил, что тут у вас больные из психиатрической лечебницы бродят...
– проговорил Евгений Ильич, водя ладонью вокруг неожиданно остро занывшей раны.
– Одного, мол, взяли с копьем в курятнике.
– В курятнике Архангельских, - слабо усмехнулся Дикий.
– Но он тихий был... Несколько дней назад его опять отпустили. Ремонт, видите ли, у них в больнице.
– Мальчик говорил, что у него отняли настоящее кафрское копье, - сказал Смирнов, тщась вообразить вымазанного ваксой сумасшедшего, самозабвенно охотящегося в курятнике.
– Он его у Добровольских стащил...
– равнодушно ответил Дикий.
– Из их африканской коллекции оружия. Кстати, у них и кураре был.
– А арбалета у Добровольских в коллекции нет?
– спросил Смирнов спокойно. Он знал, что кураре обладает мгновенным нервно-паралитическим действием.
– Не должно быть. Добровольские в Африке работали, а в Африке, по-моему, арбалетов нет.
Смирнов еще что-то хотел спросить, но в это время от калитки нетерпеливо зазвенел звонок.
В районной больнице Смирнову сделали рентгеновский снимок - тазовая его кость оказалась пробитой насквозь.
После того, как рана была обработана и зашита, на него надели брюки Дикого (последний предусмотрительный отправил их с машиной скорой помощи) и отвели в вестибюль. Присев там на краешек стула, Смирнов позвонил Марье Ивановне. Позвонил и получил ответ: "Абонент отключен, или временно недоступен".
"Черт, а что если... что если ее убили!?" - подумал Евгений Ильич, становясь белее больничных стен.
9.
Чмокнув в щечку Смирнова и дождавшись, пока он скрылся в переходе, Марья Ивановна заскочила в ближайшую кабинку общего пользования. И вышла из нее уже не в простеньком сером трикотажном костюме и непритязательных позапрошлогодних босоножках (все это она надела, чтобы не возбуждать подозрительности супруга), но в обтягивающем коротком платье прямиком из Парижа и легких туфельках на высоком каблучке.
Опустив пакет с маскировочной одеждой в ближайшую урну, Марья Ивановна, сопровождаемая восхищенными взглядами дюжины прохожих, бросилась на проезжую часть ловить машину, хотя ресторан Эгисиани находилось в трехстах метрах от нее.
Ресторан оказался непритязательным - ничего обычного, ничего грузинского, так, средней руки заведение общественного питания, украшенное охотничьими натюрмортами, бутафорскими двустволками да покрашенными лаком муляжами голов оленей и сайгаков.
Окинув помещение пренебрежительным взором, Марья Ивановна, сказала вышедшему к ней метрдотелю, что хотела бы поговорить с глазу на глаз с владельцем ресторана господином Эгисиани.
Метрдотель осмотрел посетительницу схватчивым взглядом, сделал дежурно-радушное лицо и степенно удалился.
Марья Ивановна присела в глубине зала за стол, огражденный от соседних безвкусными перегородками из тростника. Посидев немного, достала из сумочки "Вог", закурила, думая, как удивился бы Смирнов, увидев ее с сигаретой, да еще в легком красном платьице, да еще на высоких каблучках, да еще закинувшей ногу на ногу, да так что ажурная резинка чулка без труда могла следить за действиями хозяйки. "Сказал бы, что я весьма похожа на уважаемую проститутку", - довольно улыбнулась женщина, гася недокуренную сигарету в пепельнице.
Эгисиани явился через входную дверь. Кепки на нем, выглядевшим вполне авантажно, не было, и нос был отнюдь не грузинский.
Марья Ивановна к этому моменту уже вошла в образ деловой дамы, решившей перевести дух среди простонародья. Резинки чулок, естественно, томились под платьем, колено касалось колена, волосы собраны в плотный пучок, лицо выражало решимость в ближайший час ничему на свете не придавать существенного значения.
– Меня зовут Владимир, - сказал Эгисиани, подойдя к столу.
– Разрешите присесть?