Цветы зла

Бодлер Шарль Пьер

ИГРА

На креслах выцветших жеманное собранье Прелестниц пожилых; под дугами бровей Накрашенных их взор, жертв ищущий; бряцанье Серег и резкий звук металла и камней. Вкруг карточных столов нахмуренные лица; Провалы бледных уст и ямы мутных глаз; Дрожь пальцев, скрюченных жестокой огневицей, Обшаривающих карманы в сотый раз. Под грязным потолком венцы люстр запыленных И лампы, льющие свой беспощадный свет На мрачные чела поэтов утомленных, Пришедших расточить плоды тяжелых лет. — Вот образ роковой, полночным сном рожденный, Прошедший пред умом провидящим моим. Я самого себя узнал в углу притона; Сидел безмолвно я, завидуя другим; Завидуя страстям и жуткому веселью Тех старых потаскух и жадных игроков, На карту ставивших отважно, в час похмелья, Кто честь старинную, кто щедрый свой альков. Завидовал в душе я людям тем, бежавшим К последней гибели, ручьями кровь лия В угаре бешеном, но всё ж предпочитавшим Томленье адских мук дарам небытия.

ПЛЯСКА

СМЕРТИ

Не менее живых довольная собою, С перчатками, большим букетом и платком, Она легко скользит, и странной худобою Кокетки ветреной невольно взор влеком. Такой воздушный стан дарят немногим боги. Одежды пышные, как царственный поток, Ласкают волнами ее сухую ногу, Обутую в тугой, прелестный башмачок. Сеть кружев, легшая игриво на ключицы, Как лоно мертвых скал лобзающий ручей, Укрыть могильные красы ее стремится Стыдливо от чужих, насмешливых очей. В пустых ее глазах лишь сумрак и туманы, А череп, розами затейливо увит, На хрупких позвонках качается жеманно. — Наряд небытия! Смущающий нас вид! Карикатурою назвать тебя посмеют Те, для кого лишь плоть желанна, и чужда Вся прелесть остова, сокрытого под нею. Но ты мечты мои, скелет, влечешь всегда! Пришла ли ты смутить гримасою могучей Пир жизни? — Иль тебя желанья давних дней, Еще томящие костяк твой грезой жгучей, Влекут на шабаши безумные страстей? При пламени свечей, при пеньи струн согласных, Мечтаешь ли прогнать гнетущий, страшный сон, И хочешь ли залить потоком оргий властных Тот ад, что сыздавна в груди твоей зажжен? Колодец, нашими наполненный слезами, Сосуд, вмещающий всю муку бытия, Сквозь частый переплет боков твоих видна мне Ненасытимая могильная змея. Признаться, я боюсь, твои старанья мало Оценят, и живых кокетством не пленишь. Насмешка ведь всегда сердца людей смущала, И властью жутких чар лишь сильных опьянишь. От бездны глаз твоих, струящей ужас черный, Кружится голова. Толпа земных рабов Не сможет выдержать улыбки тошнотворной Твоих оскаленных тридцати двух зубов! А всё же, кто из нас не обнимал скелета? Добычею могил кто не был увлечен, Хоть надушенною и ярко разодетой? Кто брезгует тобой, лишь жалок и смешон. Неотвратимая, безносая плясунья, Скажи танцорам тем, которым претишь ты: «Красавцы гордые, румянитесь вы втуне. Bсе тленом пахнете у грани темноты. Живые мертвецы, назло снегам и годам Вотще бегущие за тенью прежних нег, Я в пляску вас втяну, всемирным хороводом В безвестные края вас уведя навек. От Сены зябнущей до вод горячих Ганга Людские кружатся неистово стада, Не видя, как трубу уж поднимает Ангел, И зев ее раскрыт для Страшного Суда! Не надивится Смерть, во всех пределах мира, Твоим кривляниям, забавный род людской, И часто, как и ты, душась обильно миррой, С твоим безумием сливает хохот свой!»

ЛЮБОВЬ ОБМАНА

Когда, ленивый друг, идешь со мною рядом, При пеньи музыки, по залам, в поздний час, Походкой медленно размеренной, и взглядом Глядишь скучающим своих глубоких глаз; Когда твой бледный лоб блеск газа отражает И чар болезненных на нем сияет след, И пламя фонарей зарницы зажигает На дне твоих очей, где чудный виден свет, Мечтаю: как свежо ее родное тело! На ней горят венцом огни страстей былых, И сердце, мятое, как персик, уж созрело, Как грудь ее, для нег искусных и святых. Осенний ли ты плод, заманчивый и сочный? Иль урна грустная с забытым пеплом ты? Знакомый аромат садов страны восточной, Подушка сонная иль яркие цветы? Я знаю, есть глаза с обманчивой печалью, И не скрывает тайн их скорбная краса; Ларцы ненужные, от века пустовали Они, хоть глубоки, как сами небеса! Но ведь достаточно дарить одно обличье, Чтоб сердце радовать, плененное мечтой! Что мне до тупости твоей иль безразличья, О Маска! — Ослеплен твоей я красотой!

«Я помню до сих пор, соседка и подруга…»

Я помню до сих пор, соседка и подруга, Наш домик маленький и тихие досуги, И статуи богинь, как тайную мечту В убогой рощице скрывавших наготу, И солнце, вечером струившее на клены Сноп огненных лучей, в окошке преломленный, Смотревшее на нас, в час трапезы простой, Как любопытный глаз в лазури золотой, И разливавшее свой отблеск златотканый Сквозь кружева гардин на скатерть и стаканы.

«Служанка верная, внушавшая вам ревность…»

Служанка верная, внушавшая вам ревность, Давно спит под травой, в тени немых деревьев, Давайте отнесем немного ей цветов; Ведь горькая судьба у бедных мертвецов, И в дни, когда тоска октябрьская разлита И ветер сеет лист желтеющий на плиты, Простить им нелегко бездушие живых, Спокойно дремлющих в постелях пуховых, В то время как они, одни предвидя беды, Без сотоварища, без дружеской беседы, Скелеты старые, точимые червем, В земле, разрыхленной снегами и дождем, Считают бег часов, забытые родными, И треплются венки под бурями ночными. Когда бы вдруг ко мне, под песнь шипящих дров, Явилась тень ее и села бы без слов, Иль в комнате моей, в морозный синий вечер, Она бы пряталась, возжаждав новой встречи, Покинув гроб и мир уж чуждый посетя, Чтоб пустовать, как мать, большое уж дитя, Что мог бы я сказать душе, любовью полной, Увидев, как слеза течет ее безмолвно?

ТУМАНЫ И ДОЖДИ

Дни поздней осени, зимы глухие тучи, Весны густая грязь и дождь ее плакучий, Люблю вас и хвалю за то, что ваша

мгла Воздушным саваном мне сердце оплела. Когда в полях шумит на воле ветр могучий И флюгер по ночам вращается скрипучий, Охотней, чем во дни сиянья и тепла, Душа раскроет вдруг угрюмые крыла. Нет слаще ничего уму, когда мученья Его заволокли, как серый твой туман, О бледная пора, царица наших стран, Чем вечные твои, задумчивые тени, — Иль разве ласки те, которыми вдвоем Мы усыпляем боль на ложе роковом.

ПАРИЖСКИЙ СОН

I

Забыть не в силах я нетленной И жуткой прелести картин, Которых смертный глаз смятенный Еще не видел ни один. Сон полон сказочных явлений! По прихоти мне данных сил Я непокорное растенье Из этих зрелищ исключил. Творец, гордящийся твореньем, Я созерцал свои труды И опьянялся повтореньем Металла, камня и воды. Сверкали лестницы и залы Дворцов огромных и пустых; Струя фонтанов ниспадала На дно бассейнов золотых; И водопады, тяжелее Завес хрустальных, в тех дворцах Висели, искрясь и светлея, На металлических стенах. Взамен деревьев колоннады Росли вокруг глухих прудов, Где стыли сонные наяды, Как женщины, у берегов. И лентой синей, меж зеленых Иль красных плит береговых, Там воды рек на миллионы Струились верст в полях немых. Цвели там каменные дали, И волны, чарами полны, Как зеркала, их отражали, Всем виденным ослеплены. По небесам стезей безбурной Потоки плавные текли, Лия сокровища из урны На лоно светлое земли. Я мог, владыка над мечтами, Заставить прихотью моей Течь под алмазными мостами Валы покорные морей. Всё, даже черный свет, блистало, Играя радужным огнем; И влага славу окружала Свою лучистым хрусталем. Светил не ведали те страны. Был пуст обширный небосклон. Мир этот, сказочный и странный, Огнем был личным освещен. А на немое мирозданье (Где всё для слуха замерло, Хоть жило всё для глаз) молчанье Ненарушимое легло!

II

Но лишь раскрыл я взор — предстала Вся жизнь убогая моя Передо мной, и снова жало Забот ужалило меня. Часы безрадостно пробили Двенадцать раз, а за стеной Лучи слепого полдня лили На землю сумрак ледяной.

УТРЕННИЕ СУMЕРКИ

В казарменных дворах заря уж прозвучала, И ветром фонари предутренним качало. Был час, когда, слетев к подушкам их толпой, Сны юношей томят коварною мечтой; И, как кровавый глаз, ослепший и слезливый, Свет лампы, побледнев, мигает боязливо; Когда душа, в плену у тела и страстей, Смущается борьбой светильни и лучей. Как безутешные, заплаканные очи, Мрак полн дрожащих слез от нас бегущей ночи; Поэт устал писать и женщина — любить. В домах, то тут, то там, уж начали топить. Продажных женщин труд окончен был. Устали От ласк они и сном звериным засыпали; Старухи, кутая плотней в лохмотья грудь, Вчерашнюю золу старались вновь раздуть. Был час, когда среди холодных, мертвых теней Терзают рожениц еще сильней мученья. Как стон, где слышится нам боль кровавых ран, Крик петуха вдали прорезывал туман; Густая пелена окутала все зданья; Во тьме больниц конец уж наступал страданий Для тех, кто отходил, икая и хрипя. Распутники домой шли, медленно бредя. В одеждах розово-зеленых тихо всплыла Дрожащая заря над Сеною унылой, И сумрачный Париж глаза вновь протирал — Старик трудящийся — и молот в руки брал.

ОСКОРБЛЕННАЯ ЛУНА

Луна, кумир отцов, друг вздохов их влюбленных, С лазурной высоты, где следом за тобой Светила шествуют лучистою толпой, О Цинтия, фонарь убежищ потаенных, Ты видишь ли тела любовников, сплетенных Во сне, и свежих уст блеск чистый и живой, Поэта рабский труд над каждою строфой Иль в высохшей траве чету гадюк зеленых? Накинув желтый плащ, приходишь ли тайком, Чтоб снова целовать в безмолвии ночном Эндимиона лоб и давние седины? — «Сын оскудевшего столетья, вижу я, Как мать твоя, склонив над зеркалом морщины, Белит искусно грудь, вскормившую тебя!»

Вино

ДУША ВИНА

Раз вечером душа вина в бутылках пела: «О бедный человек, седеющий в борьбе, Под светлою тюрьмой и красным воском смело Песнь, полную любви и братства, шлю тебе. Я знаю, сколько вы, по склонам раскаленным Холмов, должны труда и времени вложить, Чтоб жизнью одарить и духом окрыленным Меня, и подвиг ваш сумею оценить. Я тайно радуюсь, когда с волшебной силой Льюсь в горло сумрачных, измученных рабов, И грудь согретая — желанная могила, И слаще мне моих холодных погребов. Ты слышишь ли вдали воскресных песен звуки? В струе моей, дрожа, рождаются мечты. На стол облокотясь и обнаживши руки, Восславишь ты меня, и счастлив будешь ты. Зажгу огонь в глазах жены твоей довольной И бледность я сотру с лица твоих сынов, Для слабых став их тел и мысли их безвольной Елеем, мускулы питающим борцов. Я снизойду в тебя мечтою виноградной И Сеятелем снов посеянным зерном И подарю любовь к поэзии отрадной, Всходящей к Божеству невиданным цветком!»