Цыганский барон
Шрифт:
Он быстро окинул ее взглядом: простой наряд, блузка с глубоким вырезом, ярко-красная юбка из простого хлопка. Как бы выглядела она в дорогих шелках и атласе? Вне сомнений, как настоящая леди. Ему захотелось увидеть ее в светском обществе. Он тут же одернул себя. Как сильно он изменился за последнее время, как далек стал от своего народа.
Доминику было интересно, почему она вдруг стала к нему нежнее, мягче. Потому что узнала о его происхождении? А как бы она повела себя, узнай, что он еще и наполовину англичанин и очень богат? Конечно же, он не скажет ей об этом. Неприятно было думать, что это может существенно изменить отношение Кэтрин к нему.
— Что значит «дидикай»? — вдруг спросила Кэтрин, и Доминик невольно нахмурился.
Похоже, эта англичанка научилась уже у его матери читать чужие мысли.
— Где ты слышала это слово?
— Вацлав так назвал тебя, когда ты подошел к его повозке.
Доминик почувствовал знакомую тянущую боль под сердцем. Всякий раз он испытывал боль, услышав это обидное прозвище.
— Так цыгане называют людей смешанной крови. Он напомнил мне, кто я такой. Конечно, ведь настоящий цыган не стал бы за тебя заступаться.
От Кэтрин не ускользнула горечь, какой были проникнуты его слова.
— Я благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Сейчас я понимаю, чего стоил тебе этот поступок.
Чтобы помочь ей, он пошел против цыганских законов. Но почему? Кэтрин не решилась спросить его об этом.
— Неужели твое происхождение так много для тебя значит?
Доминик поддел ногой камешек, и он покатился по тропинке.
— Наверное, для других людей это не так важно, но для меня…
Но для него это значит все. Кэтрин поняла это по его молчанию, по тому, что он как-то сник.
— А как насчет народа твоего отца? Разве ты не мог остаться с ними?
Доминик усмехнулся:
— Я жил с ними, вернее существовал. Они ненавидели цыган почти так же сильно, как я ненавидел их.
Кэтрин стало жалко его. Она представила его себе ребенком: задорным, черноглазым, черноволосым. Под его внешней самоуверенностью, за напускной холодностью, спокойствием скрывалась ранимая душа ребенка. Цыган он или нет, как можно было ненавидеть мальчика?
— Значит, ты оставил отца и вернулся в табор.
В глазах его мелькнула нерешительность, словно он колебался, говорить или нет, но вскоре выражение их стало прежним.
— Пока этот народ меня принимает как своего. По крайней мере, пока я живу по их законам.
Кэтрин подумала, что недавно он нарушил закон, защитив ее от Вацлава. И как бы ни хотелось ей побольше узнать о его жизни, она удержалась от вопросов.
К табору они подошли молча. Доминик проводил Кэтрин до вагончика, поклонился и, легко коснувшись губами ее щеки, сказал;
— Спи спокойно, рыжий котенок.
— Спокойной ночи, Доминик.
Он подождал на ступенях, пока девушка не скрылась за дверью. Кэтрин спиной чувствовала его взгляд, а на губах, казалось, все еще оставался вкус его нежного, легкого поцелуя.
Закрыв за собой дверь вардо, Кэтрин прислонилась спиной к стене. Господи, как же хочется поскорее оказаться дома!
Глава 6
Светила полная луна
Над головой моей,
А ветер песни пел кустам,
Дороге и траве,
И песню ту на новый лад
О ветре и луне
Шептал камыш, кусты, трава
Их матери Земле.
Сначала табор двигался вдоль русла Дюранса, потом свернул на запад, к деревушке Рюлан, где каждый год проходила лошадиная ярмарка.
Кэтрин ехала рядом с Домиником, слушала его рассказы о стране, которую тот знал очень хорошо. Он рассказывал Кэтрин цыганские легенды: одна из них — о крепости Иде, цыганской цитадели, которую его предкам в кровопролитном сражении пришлось сдать врагу, — запомнилась Кэтрин больше всего. Цыгане до сих пор почитали этот день как день траура, пели печальные песни и плакали.
Доминик научил ее цыганским названиям трав, цветов и деревьев, говорил, как называют зверей и птиц. Заметив трясогузку, Доминик с хитрой улыбкой сказал:
— Трясогузку у нас называют цыганской чирикой. Говорят, где трясогузка, там и цыгане.
Через несколько часов, когда табор свернул на главную дорогу, впереди показались яркие расписные повозки другого табора.
— Мы находим друг друга по специально расставленным меткам, патринам, — пояснил Доминик. — Указателями служат ветки, зарубки, оставляемые у перекрестка дорог.
Настроение у Доминика явно было хорошим, и Кэтрин не удержалась, спросила:
— Неужели ты так любишь эту кочевую жизнь?
Она ожидала либо молчания, либо односложного ответа, но Доминик задумчиво сказал:
— Когда-то эта жизнь была для меня всем. Теперь многое изменилось, и прежде всего изменился я. Я люблю уют моего вардо, тогда как другим дела нет до того, мягка ли у них постель и крепки ли стены. Я замечаю за собой привычку думать о будущем, тогда как большинство моих соплеменников живет только настоящим. Когда у них есть деньги, они по-царски щедры и по-детски беспечны, когда удача отворачивается от них, они заняты лишь тем, чтобы выжить. Копить на черный день для цыгана столь же противоестественно, как для птицы. Для цыгана свеча — не предмет из воска с фитилем внутри, а кусочек живого огня. Вот в этом разница.
Кэтрин обрадовалась откровенности Доминика.
— Знаешь, когда я попала к цыганам, мне казалось, я не выдержу. Жить в таких тяжелых условиях невозможно.
— Но ты выжила, Катрина, больше того, ты даже добилась одобрения моей матери. — Доминик усмехнулся. — Я слышал, как она рассказывала Зинке, что у тебя крепкая спина и тугие бедра. Мол, ты хорошая работница.
Кэтрин вспыхнула.
— Ты умеешь испортить настроение, — возмущенно проговорила она. — Иногда я думаю, что ты настоящий дьявол.