Цыганский барон
Шрифт:
— Слева на сундуке кувшин с водой и тазик.
Мужчина протянул Кэтрин блузку, точно такую, какую она носила раньше, только эта, новая, была искусно вышита.
— Моя мать сварила кофе. На завтрак у нас хлеб и брынза. Приводи себя в порядок и присоединяйся к нам.
Кэтрин взяла блузку.
— Это твоей матери? — спросила она.
Старая цыганка была слишком хрупка и миниатюрна для этого наряда.
Глаза Доминика блеснули. Сверкнула на солнце серебряная серьга в ухе.
— Я одолжил ее у одной подруги. Помочь надеть?
— Нет!
— Тогда поторапливайся. Если ты не оденешься, пока я допиваю кофе, я приду помочь.
И снова ухмыльнувшись, Доминик вышел из вардо.
Кэтрин мигом спрыгнула с постели, стянула с себя то, что осталось от ее старой блузы, и натянула новую. Оказавшись у цыган, она была шокирована тем, что ей придется обходиться без нижнего белья. Цыганки носили блузы и юбки — и все, никаких тебе сорочек и панталон. Зимой они просто надевали на себя все, что у них было, и кутались во множество платков и шалей. Сейчас же Кэтрин радовалась, что не нужно долго переодеваться. Раз, два — и готово.
Воспользовавшись вместо гребешка собственной пятерней, Кэтрин расчесала волосы, затем умылась, расправила, как могла, свою красную юбку и вышла.
— Гораздо лучше, — одобрительно заметил Доминик. — Слева лесок, где можно уединиться.
Кэтрин пошла в указанном направлении. Может, бежать сейчас? Бессмысленно. Без пенни в кармане, не зная местности! Ее поймают через два часа. Нет, пока лучше остаться в лагере.
Когда Кэтрин вернулась, Доминик протянул ей закопченную оловянную кружку с дымящимся крепким кофе.
— Сегодня, после того, как поможешь матери по хозяйству, можешь отдыхать. — Доминик улыбнулся матери. — Ее зовут Перса, делай все, что она тебе велит.
Перса ничего не сказала, только взглянула на девушку. «Ну вот и еще одна злая карга, — уныло подумала Кэтрин. — Посмотрела, как кнутом хлестнула».
Нет, на этот раз она не даст себя бить, просто не допустит такого. Кочевая жизнь укрепила ее волю и тело. Теперь она очень изменилась. Она не была теперь той наивной испуганной девочкой, которая не умела дать отпор. Во многом Кэтрин утратила прежнюю невинность, остался нетронутым лишь последний бастион, но зато она изучила науку выживания.
— Если она станет драться, я отвечу! — запальчиво воскликнула Кэтрин, невольно вспоминая всех тех, кто нещадно бил ее за малейшую провинность. Пусть знают, что она может за себя постоять.
Доминик молча выдержал ее взгляд, затем медленно подошел и, взяв ее за подбородок, заглянул в глаза.
— Никто не собирается тебя обижать. Ты просто будешь выполнять свою часть общей работы. А ночью можешь спать спокойно.
Длинные тонкие пальцы коснулись ее щеки, и по спине Кэтрин пробежал холодок.
— Когда я решу назвать своим то, что мне принадлежит, ты первая узнаешь об этом.
Доминик заметил и ее судорожный вздох, и зардевшиеся щеки, и нашел ее отклик обворожительным. Он едва сдержал улыбку. Конечно, он купил ее не для того, чтобы затеять интрижку, но сейчас он понял: рано или поздно он сделает ее своей. Стоило ему только посмотреть на нее, и он замечал, как твердеет его плоть. Что-то в ней было. Что-то особенное, не такое, как в других женщинах, что-то колдовское.
Ночью, лежа в объятиях Яны, он думал об огневолосой женщине. Не Яну хотел он, а ее, рыжую кошечку. Откуда она? Какую тайну скрывает?
Да, настрадалась эта женщина от его соплеменников. Цыгане живут кланами, племенами, и в разных племенах разные порядки. Но никто из цыган не любит чужаков, пришедших из того, враждебного, мира. С гаджио, женщиной, за которую заплачены деньги, могли обращаться хуже, чем с рабыней.
Доминик смотрел, как она ест хлеб с сыром, прихлебывая кофе, исподтишка наблюдая за ним. Ее полуопущенные ресницы, на удивление темные для женщины с ее цветом волос, едва заметно вздрагивали. Взгляду его открывались полукружия грудей, он любовался крутым изгибом между тонкой талией и женственными округлыми бедрами. Когда губы ее приоткрылись, кончик ее розового языка коснулся уголка рта, и Доминик почувствовал, как вскипела в нем кровь.
Сколько мужчин брали ее? Использовали, не заботясь о ее чувствах? Вне сомнений, перед столь лакомым кусочком не устояли многие. Сколько? Пять? Десять? Больше?
Надо будет дать ей освоиться, не наседать сразу. Пусть она привыкнет к мысли о том, что ей придется разделить с ним постель. Он даст ей немного времени, меньше, может быть, чем следовало, потому что скоро ему уезжать из табора. Но и этого времени должно хватить, чтобы прогнать из ее души страх.
Доминик не сомневался, что ему удастся уложить ее в постель, и она захочет этого сама.
В конце концов, гаджио она или цыганка, она всего лишь женщина.
Кэтрин работала вместе со старой цыганкой, собирала хворост, соскребала копоть с горшков и сковородок, штопала горы изношенной одежды. Она уже привыкла к тяжелой работе, не то, что раньше. Кэтрин разогнулась, потирая затекшую спину, но, увидев маленький желтый цветок на пригорке у самых корней большого дерева, потянулась за ним.
— Ты можешь набрать букет, если хочешь, — сказала Перса. — Доминик тоже их любит.
То, что цыганка говорила по-английски, едва ли могло показаться странным. Кэтрин заметила, что почти все цыгане, кроме своего родного, знают еще два-три языка. Неудивительно при их образе жизни: странствуя по свету, они должны уметь общаться на языке других стран.
— Первые цветы всегда самые нежные, — сказала девушка, вдыхая тонкий аромат.
Перса пробурчала что-то в ответ и ушла, оставив Кэтрин одну. «Странно, — думала девушка, — цыган — и любит цветы. Трудно представить себе жестокого, бесчувственного цыгана, который нюхает цветы. Что-то здесь не так». Кэтрин вспомнила его слова, его взгляд.
«Когда я решу назвать своим то, что мне принадлежит, ты узнаешь». Кэтрин передернула плечами: ну и мерзавец.
В самом начале, когда ее везли турецкому паше, она была хоть чуточку защищена. Ведь девственницу в гарем можно продать вдвое дороже, и цыгане намеревались заработать на ней кругленькую сумму.