Цыпленок жареный. Авантюристка голубых кровей
Шрифт:
– Передайте Анне Феклистовне, чтобы она не утруждалась более в написании подобных посланий, потому как я знаю, что ее изощренной преступной натуре трудно дается правописание. Как сказал мудрый Конфуций: на свете нет ничего, что более портит других и само подвергается порче, чем женщина. Моя сестра – прямое подтверждение этих золотых слов!
– Намедни я произнес почти то же самое, что и ваш Конфуций! – брякнул притворщик, потерев обросший подбородок. Он с почтением поклонился в пояс, брякнув «благодарствуйте!» и отправился к своей «душеприказчице» ни с чем, злясь на недоверчивого «брата» Цыпы. Дверь захлопнулась, и хозяин скромной провинциальной усадьбы некоторое время стоял неподвижно, мысленно представляя, как казнит сестру-попрошайку, которая, несмотря на запрет, вновь стучалась в запертые двери.
– Кто там, Ванюша? – донесся сверху ослабший голос Натальи Петровны. Супруга Ивана Феклистовича уже который день не вставала с постели, по необъяснимым докторами причинам. Ее мучил озноб, сопровождаемый приступами непонятно откуда берущейся ярости. Злилась она и при виде своего мужа, при этом лицо ее становилось белым, губы синими, а глаза краснели. «Сущая ведьма!» – испуганно думал бледнеющий муж, подозревая, что в Наталью Петровну вселился дьявол. Мужчину пугали эти изменения, и он старался не заходить в ее спальню в моменты обострения «нервической хвори», как прозвал эти припадки местный доктор.
– Это посыльный… от нашей мятежной Анны! – робко произнес Иван Феклистович, не желая обманывать мученицу-жену.
– От Анны? Твоя сестра вернулась в Новгородскую губернию? – в голосе Натальи Петровны слышалась радость и надежда. – И что же? Навестит она нас? Я хочу с ней, наконец, познакомиться, увидеть ее воочию!
Мужчина прокашлялся и нерешительно заявил, что не стал приглашать ее в дом, а причина этому – последний ее визит, в который она похитила родительское столовое серебро и бежала на заре, даже не попрощавшись.
– И эта мерзавка снова клянчит денег! Анна уже не раз брала у меня в долг, но не потрудилась вернуть хоть сколько-нибудь! – в голосе Ивана Феклистовича звучала обида. Он скуксился, словно ребенок, и бережно погладил себя по груди, будто утешая. Было слышно, как распахнулась дверь, и через мгновение на верхней части лестницы появилась Наталья, глаза ее блестели, на лице блуждала недобрая улыбка.
– Ты же знаешь! – выдавила она, подавляя одышку.
– Да… Анна тебя развлекала своими письмами… Но, право дело, душа моя… я не видел ее много лет! К стыду своему… если пойдет она, скажем, в толпе на вокзале и не узнаю вовсе! Чужие мы люди стали!
Иван Феклистович умоляюще взирал на свою вторую половину, стоявшую на лестнице второго этажа, чувствуя себя крошечным, как вошь. Помимо «главенствующего» положения ощущение ничтожности в него вселял холодный взор Натальи Петровны, в котором искрилось презрение. Однако трепещущий мужчина надеялся, что желание жены встретиться с порочной Анной – всего лишь временная блажь, прихоть, затмение. Он не желал, чтобы добропорядочную атмосферу его жилища осквернило присутствие вульгарной особы.
– У меня не так много радостей в жизни, Иван. Я погребена в этом доме и чувствую себя узницей, – упрямо отчеканила Наталья Петровна. – Я смирилась с тем, что мы нигде не бываем, кроме как в доме твоей старшей сестры Елизаветы Феклистовны, она смотрит на меня с таким отвращением, словно я простолюдинка…
– Дорогая моя, ты слишком…
– Я не договорила! Да, мои родители были разорены, но наш род был прославлен еще при Петре Великом! Хотя это, конечно, не важно! Дворянство, а точнее то, что от него осталось нынче, – прогнившая прослойка общества… Словом, твоя сестра Анна – единственный человек, с которым, как мне кажется, я смогу говорить по душам! Так неужели я не стою того, чтобы эта дама оказала мне честь и приехала в мой дом, как к своей родственнице, которую она даже ни разу не видела, – отчеканила Наталья Петровна, вытирая пот со лба, после чего добавила, усиливая громкость: – Я ей родственница, и не пытайся со мной спорить!
Женщина покачнулась, и чуть было не потеряла сознание. Обеспокоенный муж мигом поднялся по лестнице и, подхватив ее на руки, отнес в спальню, где бережно, будто сломанную куклу уложил на кровать.
– В письме есть адрес. Я завтра же ее разыщу, Наташенька. Ты только не волнуйся! – произнес мужчина с безнадежным вздохом. Он накрыл жену одеялом, после чего прижался губами ко лбу, почувствовав холодные капельки пота. Для Ивана Феклистовича было загадкой то, каким образом дуреха-сестра умудрилась на расстоянии влюбить в себя его добропорядочную и недоверчивую супругу. Он знал: Анна – существо лживое и своими сладкими речами может усыпить бдительность кого угодно, но не его жены, видящей людей насквозь. В письмах из Петрограда сквозила детскость и непосредственность, граничащие с глупостью. В конце письма она всегда уделяла внимание «миленькой Наташеньке».
– У нее душа беспокойная, – вступалась женщина за родственницу, умиляясь тому, как Анна подбирает слова, она чувствовала сквозь строчки аккуратного старательного почерка теплоту, а по поводу просьб денег у нее было такое мнение: – Если ты ее не поддержишь, Ваня, ей некуда будет идти! Господь видит твою щедрость и это непременно зачтется на страшном суде!
Его раздражали суждения супруги о добродетели и духовный шантаж, но, не смотря на это, он раз за разом позволял себя уговаривать и отправлял деньги. Не желая вновь растревожить жену, Иван Феклистович на цыпочках покидал небольшую комнатку, проверив, плотно ли занавешены окна. Наталью Петровну пугал солнечный свет, она пряталась от злобных лучей, ей казалось, что они непременно оставят ожоги на ее тонкой бледной коже. Тридцатилетняя женщина не любила жару, а летние месяцы были для нее настоящим испытанием. С самого детства она страдала фобией, вызванной реакцией организма на огненное небесное светило, и если всем детям оно приносило радость, то для маленькой Наташи являлось врагом, потому что проведя буквально четверть часа под солнечным присмотром, она становилась ярко-красного цвета. В детстве ее часто дразнили «синьорина помидор».
– Просто в тебе есть капелька королевской крови, а особам из высшего общества противопоказаны солнечные ванны, – утешала ее мама. – Загар – удел батраков! А ты – моя принцесса!
Маленькая Натали приняла эту версию и начала задирать нос. Чувствуя себя королевской особой, стала излишне высокомерной и капризной, поэтому не ладила с другими детьми. Повзрослев, она узнала, что оправдание, придуманное любящей родительницей, не более чем миф, удел рыжеволосых людей с бледной чувствительной кожей – прятаться в тени, и ей пришлось полюбить сырость и дождь. Ее жизнь стала скучной и серой, она прозябала в тени в прямом и переносном смысле слова, и не только в жаркие летние месяцы, но и в остальные дни. Постепенно Наталья замкнулась и стала малообщительной. После того, как отец благородного семейства Петр Николаевич, проигравшись в пух и прах, застрелился, оставив семью без средств к существованию, скромница-Наташа решила, что отправится в монастырь, ведь только там она могла найти утешение, моля Бога за грешника-родителя, наложившего на себя руки.
Наталья Петровна строгим голосом окликнула своего супруга. Он замер в проеме двери и неуверенно повернулся к ней, стараясь выдавить улыбку.
– Я хочу, чтобы ты отправился к Анне сегодня! Слышишь меня?! – произнесла она нервно, будто уже получала отказ и не потерпит повторного ослушания.
– Но к чему такая спешка?
– Вдруг она решит, что ей никто не рад в родных краях и поспешит покинуть губернию?! Или что еще страшнее – отдать Богу душу!
Он робко кивнул и поплелся прочь, аккуратно закрыв за собой дверь.