Д'Артаньян в Бастилии
Шрифт:
— Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, — продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, — прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. — Увы! — добавил он со вздохом. — Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…
— Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.
У нас было бы два Вуатюра, — слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.
Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.
— Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.
— Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, — с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.
— Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом хотите вы сказать, а вернее, — с его племянницей, — живо подхватил Арамис.
— Скажите лучше, «с племянницами», — легко вздохнула г-жа де Кавуа. — В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.
— Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.
— Вы полагали застать меня в слезах? — живо спросила г-жа де Кавуа.
— Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!
— А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?
— Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…
— Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!
— Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.
— Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?
— Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!
— Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!
— Уверяю вас — нет!
— Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!
— Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.
— Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!
Арамис улыбнулся:
— Вот теперь я вас узнаю.
— Зато я не вполне узнаю вас.
— Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.
— Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!
— Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.
— Но кто же грозит вам?!
— Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе…
— Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, — сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: «Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?» Вслух же произнесла:
— Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?
Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.
— Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству — лазаристов и встречались в Лотарингии…
— Но почему?
— Вы спрашиваете?
— Посудите сами, что же мне еще остается?!
— Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.
— Боже милосердный! Вы не ранены?!
— К счастью — нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.
— Но флорентийка на этом не успокоится!
— Боюсь, что вы правы, мадам.
— Что же делать?! — Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, — Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один «знакомый богослов» и лишь его «племянница» питает… я хотел сказать — питала, ко мне дружеские чувства.
Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.
— Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, — тихо произнесла она. — Но, увы, бедная «племянница» не знает, чем помочь…
— Я подумал… Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство…
— Какое же?
— Вы знаете сами!
— Нет же!! Назовите его!
— Это средство — Ришелье.
— Ax! — всплеснула руками г-жа де Кавуа. — Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентинка и боится кого-нибудь, то только кардинала.
— Оттого она так ненавидит его, — заметил Арамис.
— Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.
Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.
— Ах, счастливое, беззаботное время! Я был молод и сумасброден. Что еще можно было ждать от юнца, окруженного компанией повес и дуэлянтов. Эдикты его высокопреосвященства мы воспринимали как личное оскорбление.
И дрались наперекор им где только возможно и по малейшему поводу.
— Все же некоторые из ваших сумасбродств были очень милы, — в задумчивости проговорила г-жа де Кавуа. Затем она легонько тряхнула головой, словно отгоняя прочь призраки воспоминаний.