D/sсонанс. Вознесение черной орхидеи

Тимина Светлана

– Юлия? – теплый сканер взгляда задержался на моем лице немым разрывом шаблона, незаметным считыванием информации о моем состоянии. Я нервно сглотнула, несмотря на ощущение странного покоя. Я же прекрасно знаю, кто он. И что творилось в том клубе, где мы впервые встретились! От одного взгляда на строгий темно-синий костюм в мельчайшую полоску, так идеально сидевший на подтянутой мужской фигуре, сердце пропустило несколько глухих ударов. В моем новом мире в таком стиле одевались или директора крупных компаний, или вся плеяда садистов, вместе взятых! Я с трудом удержалась, чтобы не отступить назад, когда он сделал шаг мне навстречу, хотя никакой скрытой угрозы в его действиях не

было и близко.

– Как ты себя чувствуешь? Ты не устала? – я напряглась, когда его рука взметнулась вверх, понимая, что, если он прикоснется к моему лицу, просто завоплю в голос от новой панической атаки. Но он всего лишь привычным жестом стянул пиджак, оставшись в светло-серой приталенной рубашке. Странная метаморфоза! После этого тревога начала медленно таять, настолько разительной мне показалась подобная перемена. – Мы можем поговорить?

Я не помню, как позволила увести себя в сквер частной клиники, где в это время практически никого не было. Впрочем, я потом поняла, что такой с легкостью он увел бы меня даже в камеру пыток. Нет, забегая вперед – таковой не имелось, но все же…

– Мне стало известно, что ты пыталась утром покончить жизнь самоубийством.

До меня не сразу доходят его слова. Каким самоубийством? Неужели я и вправду этого хотела? Стерхов прогнал отупляющую апатию своим психоанализом, и только сейчас до меня доходят возможные последствия танца на гранитном подоконнике. Ужас липкой волной грозится затопить, не оставив шанса, но затем как-то быстро наступает откат.

– Вы ожидали, я буду танцевать от счастья, потому что он мертв?

Он игнорирует мой ответный вопрос. Я ощущаю на себе его взгляд, и непроизвольно ежусь от холода, понимая, что он изменился.

– Пообещай мне, что больше никогда не сделаешь этого снова. Можешь?

Мне страшно смотреть ему в глаза. Я хочу, чтобы он ушел. Особенно сейчас, когда я осознала, что никто не будет меня успокаивать и кормить с ложечки. Я перестала верить в бескорыстные мотивы. Тогда, когда изучала материал по Теме, наткнулась также и на статью о передаче прав. Я не хочу больше и близко прикасаться к этому безумному миру. Я там чужая. Выпитая до дна и отброшенная на обочину. От нарастающей тревоги я готова ему пообещать все что угодно. Пусть уйдет.

– Я сделаю все, чтобы ты об этом забыла как можно скорее. Ты мне веришь?

Странно, но верю. Только его присутствие сильно напрягает. Хочется поджать ноги и обхватить колени руками. Закрыться в домике. Я не могу понять, почему так, он не угроза для меня, и эта неопределенность пугает… и расстраивает одновременно. Я умом понимаю, что Александр очень много сделал для меня. Меня не допрашивала полиция, не закрыли в госучреждении в клетку, условия райские. И даже эти розы…

– Я хочу вас поблагодарить, – попытка поймать его взгляд терпит фиаско, я раздавлена железной аурой власти и самоконтроля. Даже если он сам не преследовал этой цели.

– Юля, не стоит. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

– А разве вы не должны меня ненавидеть? – быстрый взгляд в переносицу, росчерком по отточенным скулам, высокой линии лба, сжатым губам.

– Не так страшно, правда? – с улыбкой спрашивает он, а мои щеки заливает краска смущения. Твою ж мать! – Ненавидеть? У меня должны быть для этого основания?

– Вас связывали какие-то непонятные мне отношения. Я для вас чужая…

Мне хочется уйти, особенно когда я с ужасающей ясностью осознаю, что ни одно из произнесенных им слов не случайно. Рядом с ним я не принадлежу сама себе. Разучилась? Устала? Он не пытается сократить между нами дистанцию и вторгнуться в личную зону. Намека на сексуальный интерес или что-то подобное нет и близко… Я соглашаюсь с каждым его словом лишь с одной целью – скорее оказаться наедине с собой. Какая-то непонятная тревога витает в воздухе во время разговора, но пока он рядом, тает без следа. Это неправильно. Мне нужно разобраться, понять, что является ее источником. Потому что это точно не он.

Александр? Легко запомнить. Как Македонский.

– А отчество? – тупо спрашиваю я. Если честно, мне все равно.

– Достаточно имени. Мне еще рано на пенсию, – шутка разбавила атмосферу, но я все равно не смогла обращаться к нему на "ты". Ни тогда, ни потом.

– Меня не будет в Ялте двое суток, – он все же пытается положить руку на мое плечо, но от этого прикосновения я инстинктивно сжимаюсь. Кажется, кожа ощетинилась тысячей микроскопических иголок, и этот разряд не мог не передаться ему. – Пообещай мне, что больше не будешь пытаться сделать что-то с собой, подобно утреннему выступлению.

Я молчу, с трудом сдерживая желание пуститься со всех ног в палату. Как он мог за наш недолгий разговор вселить в меня чувство умиротворения и легкости, прогнать витающую над головой тревогу и одновременно превратить в пугливую лань?

– Юля, я задал вопрос.

– Не буду! – Я реально ничего подобного больше не повторю, только бы он побыстрее исчез отсюда неистребимым призраком той, прежней жизни!

Я не помню, как влетаю в палату. Но, как только закрывается дверь, понимаю с убивающей неотвратимостью, что зря позволила ему уйти! Пусть рядом с ним я и ощутила ту самую долбаную уязвимость, от которой хотела сбежать, но такой убойной паники, как сейчас, не было и близко! И не он ее источник. И не воспоминания. И не боль собственной вины! Я просто не понимаю, откуда взялась эта тревога, которая нависла над головой недосказанной угрозой, о чем кричит придавленная интуиция! Рука тянется к дверной ручке, вспышка здравого смысла гасит этот порыв. А что я ему скажу? Успокой, пожалей? Нет, лучше паническая атака во всем ее великолепии!

Легче не становится. Знакомые тиски какой-то неотвратимой угрозы сдавливают горло, выбивая приступ кашля. Я оглядываюсь по сторонам в надежде зацепиться за что-нибудь, что отвлечет, успокоит, перенаправит поток негатива в созидательное русло. Взгляд замирает на шикарном букете роз цвета крови. Нет. Я не хочу об этом думать! Какой крови? Это цвет любви. Красного заката. Соблазна… и никак иначе!

Подхожу, опустившись на колени подзабытым движением из прошлого, провожу рукой по бархату тонких лепестков, на которых блестят капельки влаги. Лиля сделала все, чтобы они как можно дольше простояли и не потеряли цветущий вид. Сжимаю в ладони роскошные соцветия. Тревога не уходит. Мне кажется, она усиливается, сердце бьется в бешеном ритме. Отвлечься. Не думать. Забыть… Досчитай до ста! Или до десяти! Выдохни!

Машинально начинаю пересчитывать цветы… Одна, вторая, третья… Десятая. Сколько их, интересно?

Тьма сгущается, ледяные тиски вспарывают кожу уязвимого горла молниеносно, быстро, вырывая крик ужаса, апофеоз панической атаки… Напрасно я, разрушая красивый декор, ищу в поддоне отверстие от лишнего стебля, сбивчиво пересчитываю цветы, ломая несколько роз…

Их не 29. И даже не 31. Их ровно тридцать. Как в букете покойника…

Меня трясет в истерических рыданиях, когда прибегает Лиля, я не помню, как умудрилась дотянуться до кнопки вызова. Наверное, она собиралась уезжать домой, но профессионализм дает о себе знать – сумка летит в кресло, руки поспешно ныряют в рукава белоснежного халата.