Да будем мы прощены

Хоумс Э. м.

– Есть у вас диагнозы, с которыми вы знакомы? Как вам описывали ваше состояние? Каким ведомством направлены?

– Мне назвала вас одна девушка из социальной службы, – отвечаю я, думая, что здесь как-то не совсем так, как должно быть.

– Вам нужно свидетельство для анализа на наркотики? То есть я должен смотреть, как вы мочитесь?

– Нет.

– Это хорошо. Когда я смотрю, как кто-то мочится, у меня возникает чувство, что мне тоже надо. На самом деле я в таких случаях вызываю одного из работников «Смузи кинг», чтобы он смотрел. Неприятно видеть на человеке его водопровод, если потом приходится расспрашивать, как у него с женой.

Кроме того, я случайно знаю, что туалеты держат под наблюдением, так что у пациента мало шансов что-нибудь учудить. Но я ушел в сторону – речь не обо мне и не о «Смузи». Чем могу быть вам полезен? – Он опускает блокнот, кладет ногу на ногу и снова смотрит на меня. Морщит нос, чтобы поднять очки к переносице. – Я бы начал с вопроса: с какого рода людьми вам обычно приходится работать?

– Широкий спектр, от судебной экспертизы по ребятам, которые попали в неприятности, до вопросов сдерживания гнева у женатых мужчин. Попадаются пожилые дамы, которые хотели бы прожить жизнь иначе, и приличное число подростков женского пола, желающих умереть. А что привело сюда вас?

– Я подал заявление, чтобы меня утвердили приемным родителем, и мне нужно заключение психиатра. – Я протягиваю ему бланк. – Вы среди тех, кого рекомендует департамент социальной службы.

Он берет бланк и смотрит так, будто впервые видит.

– Это будет прямое направление недавно осиротевшего мальчика, имеющего некоторые проблемы в обучении.

– Вы были когда-нибудь под арестом?

– Нет.

– Любите ли смотреть порнографию?

– Не особенно, – отвечаю я. – Но есть один момент, – говорю я и для начала рассказываю ему о Джордже. Он внимательно слушает, как будто действительно слышит впервые. Либо он не читает газет, либо очень хорошо умеет скрывать то, что знает.

– Пусть тот и бросит первый камень, – говорит доктор, когда я проясняю свою роль в домашней катастрофе. – Итак, до всего этого, до последнего Дня благодарения, вы вели обычную жизнь. Ни интрижек, ни отношений вне брака?

– Самую что ни на есть обычную.

– А дети?

Я ему объясняю, как познакомился с детьми, как они оказались куда интереснее, чем я ожидал, и я их полюбил. Рассказываю в подробностях о путешествии в Вильямсберг.

– Сейчас состоите в каких-либо сексуальных отношениях?

– Да, с местной девушкой из очень хорошей семьи.

Говорю, будто хвастаюсь.

Он пожимает плечами, будто хочет сказать: «Откуда вы знаете?»

– Итак, этот мальчик, Рикардо, которого вы хотите взять на воспитание…

– Он выжил в той аварии, и дети брата хотят ему помочь, а тетка, на попечении которой он остался, выбивается из сил…

– Так почему вы думаете, что годитесь для этого?

– Хороший вопрос, – говорю я.

Он кивает.

– Мне этот мальчик небезразличен. Я много лет работал преподавателем. У меня есть время и силы, чтобы сосредоточиться и понять, что ему нужно и как это для него добыть. Я очень сожалею о том, что произошло, и очень хочу ему помочь преодолеть последствия.

– Вы будете посылать его в школу?

– Каждый день.

– А если ему нужна будет специальная школа?

– Я найду лучшую и буду бороться, чтобы расходы взяла на себя образовательная система штата, которая по закону обязана обучать всех детей, независимо от ограничений. В зависимости от исхода этой борьбы посмотрю, что смогу сделать.

– Будете ли вы при всем при этом иметь в виду усыновление?

– Дети хотели бы, чтобы я его усыновил. Не уверен, что того же хотят его родственники. Но, в общем, я буду иметь это в виду в дальней перспективе. Не такой это шаг, к которому я могу отнестись легкомысленно.

– А в чем заключается ваша работа как лица свободной профессии?

«Свободной профессии» он произносит медленно, будто это какое-то сомнительное понятие.

– Я много лет преподавал историю – в основном период правления Никсона. Как специалист по Никсону, работаю над книгой о нем и еще работаю с родственниками Никсона в некотором особом проекте.

– Интересно. А что вас привлекло к Никсону?

– Никсон – человек из другого времени. Старомодный почти до отсталости, невероятно неприятный (знал он об этом или нет), желчный самоненавистник, сверхрефлексирующий и при этом невероятно самоуверенный.

Психиатр кивает:

– Не так уж необычно – мотивированность и противоречивость одновременно.

– Меня это захватило – его тяжелый труд, его паранойя, его эмоциональная неустойчивость. И даже будучи президентом Соединенных Штатов, он не вписывался в рамки.

– У вас есть название для этой книги?

– «Пока мы спали: американская мечта, обернувшаяся кошмаром. Ричард Никсон, Вьетнам и Уотергейт: психогенная точка плавления».

– Довольно подробное название.

– Я очень много думал о наркоте, которая называется «Американская мечта как американское оправдание», – наркоте, открывшей дорогу американскому падению. Не убили бы Кеннеди – не стал бы президентом Джонсон, вымостивший путь Никсону. Семена Никсонова «успеха» были посеяны в момент провала – горячего и потного провала в телевизионных дебатах и проигрыша выборов тысяча девятьсот шестидесятого года. Посмотрите на идущих подряд президентов, и становится понятно: от одного к другому психология президента меняется, и все, все эти изменения связаны с невысказанными нуждами, желаниями и противоречиями американского народа. Я пишу о Никсоне как контейнере всего того, чем была в тот момент Америка, и почему мы его выбрали и на какие его действия надеялись…

Я увлекаюсь, почти нападаю уже, прыгаю по всему кабинету, жестами подчеркивая ударные слова.

– Вы очень эмоционально, вижу, относитесь к этой теме, – говорит Таттл. – Но какова ваша мечта, чего хотите вы сами?

– Ничего.

– Правда?

– Правда, ничего такого не могу придумать.

– Это самонаказание такое – не хотеть ничего в обществе, которое только и делает, что чего-то хочет? – спрашивает Таттл.

– Вы так думаете?

– У вас совсем нет желаний? – интересуется он.

– Весьма ограниченные.

– Депрессия?

Я пожимаю плечами:

– Не думаю.

– Что же тогда?

– Удовлетворенность? Отсутствие потребностей?

– А такое бывает? – спрашивает доктор Таттл.

– Это вы мне скажите. Удовлетворенность – это смерть? Надо ли что-то хотеть, чтобы быть живым? Может ли человек стремиться к нематериальному?

– Мудрее было бы, мне кажется, стремиться к объектам более реальным и менее переменчивым, чем ощущение состояния, на которое нельзя рассчитывать наверняка, – возражает Таттл. – Сейчас вы себя хорошо чувствуете, но что-то случится, скажем, и ощущение будет уже не такое хорошее. В вашей модели нет запасного рубежа. Вы не сможете сказать: «Ладно, чувствую я себя полным дерьмом, зато у меня хотя бы есть отличная машина и вот такой телевизор».