Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера
Шрифт:
Да, тут Хамфри совершенно прав. Именно так оно и было. Вообще-то, в самом начале наших переговоров я зачитал ему краткое резюме своего официального заявления для прессы, а он мне свое. После чего мы оба решили, что будет намного проще обменяться ими и потом полностью зачитать их. Лично друг другу. И… заняться перемыванием косточек наших друзей французов. Превосходно!
А вот сейчас медовый месяц, похоже, подходит к концу. Я в самых решительных выражениях заявил Хамфри, что отныне политика Британии будет направлена только на интересы британцев и никого другого. Не говоря
Но секретарь Кабинета с этим не менее решительно не согласился.
– Господин премьер-министр, вы действительно уверены, что сможете провести ваши гениальные реформы без одобрения американцев? – поинтересовался он.
От таких возражений я предпочел просто отмахнуться, сказав ему, что мы начнем отстаивать независимость Британии при помощи моего великого почина.
– Что ж, неплохо, совсем неплохо, – ответил он, но почему-то без особого энтузиазма. – И, тем не менее, являясь секретарем Кабинета, я просто обязан выступать в защиту конституционных интересов этого Кабинета.
Поистине нелепый аргумент! Пришлось ему напомнить, что членов Кабинета назначает не секретарь, а премьер-министр. Это мое правительство!
– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, должен заметить, что это правительство Ее Величества.
Ну нет, это уже слишком, его надо поставить на место. Причем немедленно!
– При всем уважении к вам, Хамфри, – не скрывая иронии, ответил я, – мы обсудим этот вопрос на заседании комитета Кабинета по проблемам внешней и оборонной политики, а затем представим его Кабинету. С большинством его членов я уже переговорил, так сказать, в частном порядке. По их мнению, мой новый почин станет настоящим вкладом в укрепление обороноспособности нашей страны, нисколько не сомневаюсь, будет очень популярным в массах. (То есть прибавит голосов. – Ред.)
Да, мои слова его, похоже, не на шутку рассердили. Потому что он ледяным тоном сказал:
– При самом большом уважении к вам, господин премьер-министр, до Кабинета, как вам, надеюсь, известно, этот вопрос сначала должен быть озвучен в палате общин. Вы ведь, полагаю, все еще один из ее членов, разве нет?
С чего бы напоминать об этом мне, члену парламента? Если это намек, то, интересно, на что! Поэтому пришлось еще раз поставить его на место.
– При самом большом уважении к вам, Хамфри, я тем не менее твердо намерен объявить о моем великом почине не далее как в сегодняшнем вечернем телеобращении к народу. А до того, само собой разумеется, сообщу о нем палате общин.
– Извините, господин премьер-министр, но даже при самом допустимом уважении к вам…
– Ну хватит, – перебил я его. – Хватит этого высокомерия госслужбы! Иначе… Вы можете пожалеть о своих словах, сэр Хамфри. Не боитесь?
Сегодня мы, наконец-то, приступили к репетициям моего
Меня посадили за репортерский столик и попросили говорить прямо на камеру. Телесуфлер поставили где-то чуть справа от меня. Поэтому, чтобы прочитать текст, приходилось время от времени слегка косить глазами.
Начало было, надо признать, не совсем удачным. Я произнес несколько привычных расхожих фраз типа «давайте прямо скажем: мы не можем позволить себе платить больше, чем зарабатываем, нам никто ничего не должен, надо быть готовыми приносить жертвы», ну и так далее, и тому подобное. Клише за клише. Короче говоря, глупость за глупостью…
Я прервал свое выступление и категорически потребовал, чтобы мне сказали, кто автор всей этой чуши. Бернард несколько смущенно ответил, что, насколько ему известно, автором являюсь я сам. Невероятно, но факт: да, оказывается, это было мое давнее выступление, написанное лично мною, в самом начале моей политической карьеры.
Ну и что? Мало ли что! Но ведь репетировать надо не с тем, что было, а с тем, что предстоит, разве нет?
Однако мой главный личный секретарь стоял на своем, упрямо настаивая на том, что это всего лишь репетиция, которую надо делать как положено. Не говоря уж о конфиденциальности информации в отношении моего великого почина, отмены «трайдентов», возвращения военного призыва и всего прочего…
Не совсем поняв, почему Бернард так упорствует и в чем, собственно, проблема, поскольку у всех в студии имелся требуемый допуск, я в категорическом тоне потребовал, чтобы на телесуфлер вывели реальный текст моего обращения. И заодно поинтересовался у нашего консультанта Годфри Эссекса – очень приятный парень, высокий, худощавый, седоватый, в очках и «бабочке», бывший продюсер «Би-би-си», – как у меня получается. На его взгляд, совсем неплохо. Можно продолжать так и дальше.
Но одна задачка все-таки оставалась. Как оказалось несколько позже, далеко не последняя: Годфри спросил, буду ли я зачитывать свое обращение в очках.
– А вы как считаете? – спросил я.
– Решать вам, господин премьер-министр, – осторожно ответил он. – В очках вы будете выглядеть властным и решительным, без них – честным и открытым. Выбирайте.
Выбирать-то я выберу, это само собой. Но что?
– Вообще-то мне хотелось бы выглядеть властным и честным, – сказал я Годфри.
– Одновременно это невозможно, – не задумываясь, ответил он. – Тут либо то, либо другое.
– Ну а, предположим, – я на пару секунд задумался, – предположим, во время своего выступления я буду их то надевать, то снимать?
– Тогда вы будете выглядеть нерешительным.
Нерешительным? Нет, нет, чего-чего, а этого нам не надо. Я снова задумался, взвешивая все за и против.
– А что если монокль? – предложил Бернард.
Приняв это за одну из его не совсем удачных шуточек, я сказал, что решение вопроса об очках или монокле я приму попозже, за несколько минут до телепередачи.