Да не убоюсь я зла
Шрифт:
— Сейчас-то тебя что ко мне привело? — вместо ответа, не меняя тона, поинтересовался аббат, возвышавшийся над ними суровым обличением греха.
— Дело доброе и значит, Богу угодное! — твердо отозвался Ян, мгновенно вернувший самообладание, — Людям помочь.
— Не ей ли? — отец Бенедикт повел бровью в сторону Марты.
— А что? Тоже ведь дщерь Божия! — нехорошо усмехнулся Лют.
— Все мы равно дети Божии. Но по Уставу ей здесь быть не должно! Не говоря уж… — монах поджал тонкие губы.
— Ну…
— На сене тепле, — согласился аббат, и Марта даже рот раскрыла от изумления, разглядев на лице оборотня краску смущения. Не к месту ее разобрало веселье, как представила Яна подростком, пойманным на горячем, и распекаемым строгим наставником.
— Глупости это! — пожав плечами, поднялся Лют, становясь вровень с монахом, — Я ее у Святого судилища отнял. Хорошая женщина, честная — мне не веришь, сам узнай.
Не ведьма Марта, голову кладу! Да и я ей жизнью обязан.
Впервые в лице отца Бенедикта что-то дрогнуло. Матерь Божья! — все еще сидевшая на сене Марта вздохнула про себя: будь ты хоть монах, хоть волколак — до чего же чудны! Ведь видно же, что священник в крестнике души не чает, наверняка извелся весь с таким-то сыном… А для Яна настоятель и вовсе величина недостижимая, он от него любую кару примет… Даже зависть взяла: у нее такого никогда не было.
Но вот уперлись же лбами!
— Если честная — полагаю, вы сюда венчаться прибыли? — высказал отец Бенедикт, невозмутимо глядя на Люта: тот хватал воздух.
— Э, не-ет! — больше и сказать ничего не смог.
— Или так, или — вот вам Бог, а вот порог, — обозначил монах, — Я блуду не пособник.
— Да ведь ты нас сам так на грех толкаешь!
— Ой ли? Сие, сын мой, от тебя зависит!
— Не бывать тому!
Отец Бенедикт взглянул на притихшую оробевшую Марту, и на миг в темных глазах мелькнула улыбка.
— До свидания, — монах невозмутимо развернулся, удаляясь.
Ян бросился следом.
— Погодь, отче! Не во мне дело. Да и не только в Марте. Есть задачка по заковырестее…
Лют рассказывал все, без утайки, в том числе и своих дел не скрывая. Лицо монаха мрачнело все больше.
— Не думай, отче, — и тут не смог смолчать оборотень, — Купить индульгенции у меня денег хватит. Богу-то с его слугами они угодны…
Отец Бенедикт пригвоздил его пронизывающим до самой глубины взглядом, но сказал лишь одно слово:
— Идем.
Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.
— Здесь еще? — зачем-то спросил он, переступая порог.
— А куда я денусь! — ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.
— За чем сюда ехал тогда, если не доволен? — огрызнулся Лют.
Дерзость — оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой
Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.
— Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.
Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, — он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, — сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.
Отец Бенедикт почти таким же жестом, как Ян вчера, сдвинул ворот рубашки.
Протянул руку, и, странное дело, Уриэль беспрекословно вложил в нее свою, позволяя размотать повязку и обнажить ожог от креста. Монах смотрел долго, а потом спокойно сказал Люту:
— Выйди.
Ян колебался.
— Ступай-ступай, — вдруг смягчился отец Бенедикт, — Ни с кем из нас ничего не случиться! Ведь так?
Он испытующе посмотрел на юношу, и Уриэль подтверждающее кивнул. Яну не оставалось ничего другого как оставить их вдвоем.
Наверное, отец Бенедикт не раз жалел о том, что рассказал своему неугомонному воспитаннику историю его рождения, но как иначе было объяснить откуда он такой взялся, откуда монах о нем знает, а главное — убедить, что волк — это не кара, не дьявольские козни и само по себе не является злом. Одной своей цели он достиг — Янош уверенности в себе не утратил. Однако одновременно монах невольно пробудил в юной и страстной натуре, и без того не склонной к компромиссам — жажду возмездия, когда стремление к справедливости переходит в слепую мстительность.
И все же, отец Бенедикт был уверен в своей правоте, сожалея лишь, что ему не удалось удержать шестнадцатилетнего мальчишку от опрометчивого побега в никуда.
То что он слышал потом — ничуть не обнадеживало, но как оказалось, оборотень был тверже характером, чем он даже предполагал. Сердце его не утратило способности сопереживать, и благодать Божия еще не оставила.
За что монах Бенедикт искренне благодарил Создателя, задавая свои вопросы Уриэлю.
Тот храбрился, всячески стараясь показать, что не ждет снисхождения и не нуждается в нем. Однако было заметно, что держится он уже на пределе возможных сил: и душевных, и физических.