Далее... (сборник)
Шрифт:
Он начинает осторожно входить в море, неловко ступает по камешкам, покачивается, то и дело останавливается, понемножку ополаскивает лицо, грудь, погружает тело в воду и наконец ложится… И… плывет… Нет, вы только подумайте, еще как плывет!.. Да где там! Мы уже с трудом отыскиваем его глазами.
Кто-то из нас бросает:
— Ну и дела!..
— Он нас, выходит, просто одурачил!
Сатирик слегка теряется, но пока еще не уступает:
— Я и не сомневался, что он умеет плавать. Еще бы! Небось все время барахтаться приходится!..
Потом драматург заводит, стоя в воде, разговор с низкорослой женщиной, которая сидела под зонтом рядом с нашим героем, и выходит на берег точно информированный. Он улыбается и хмурится одновременно, как будто и слегка расстроен тем, что все получилось шиворот-навыворот, и доволен, даже важничает оттого, что добыл ценные сведения.
— Не угадали! — сообщает он. — На этот раз попали пальцем в небо!.. Оказывается, обыкновенный хирург. Ленинградец. То есть совсем не обыкновенный. Нейрохирург. Делает тяжелые операции на мозге. Пишет докторскую диссертацию. «Не человек, а чистое золото», как выразилась эта женщина. Она его двоюродная сестра, а с нею муж. Оба — мастера по текстилю. Все четверо каждый год вместе ездят отдыхать. Что касается кокетливой дамочки — это не просто кокетливая дамочка. Переводчица с испанского. Объездила весь мир.
Вот так-так! Опростоволосились, значит!
— Что же он все молчит, ты не спросил?
— Спросил.
— Ну и что?
— Ничего. Она ответила: просто так. Не любит болтать попусту.
Сатирик подводит итог:
— Да… Не угадали… Быть по сему!
— Боюсь, мы не впервые не угадываем, — меланхолически протянул поэт.
— Ну что поделаешь? Пойдемте. Лучше пойдемте познакомимся с ними!
Слегка пристыженные и одновременно довольные, мы подходим к большому раскрытому зонту…
ПУСТЯК — УКУС ПЧЕЛЫ
Первые осенние дни.
На дворе ласковое тепло. Дома живительная прохлада. Свежо и солнечно.
Повсюду пахнет виноградом, арбузными корками, сливами, всей благодатью земли.
Заблудившиеся пчелы залетают из садов в город, бьются в оконные стекла, врываются в открытые двери. Жужжат внутри домов, в каждом из которых, не сглазить бы, есть чем полакомиться и что лизнуть — не хуже, чем в щедром саду.
Зажужжало и у меня на шее, где-то возле уха. Удар ладонью, отбрасываю руку и вижу, как пчела-самоубийца, оставившая свою силу на моем пальце, еле живая, улетает куда-то умирать. Я потираю палец и моментально забываю об этом происшествии. Пустяк — укол пчелы. О чем говорить?
И —
Вспоминаю детство. Это было в канун еврейского Нового года. Я уже довольно большой мальчик. Мама ставит на стол миску с виноградом. Я вбегаю с улицы, протягиваю руку к миске, и пчела, затесавшаяся между гроздьями, впивается жалом в мой палец. Что тут поднялось! Мама отсосала яд, присыпала ранку сахарным песком, наложила компресс, я плакал, всхлипывал. Все вокруг, ходуном ходило.
Каким сильным и закаленным стал я на старости лет!
СТРАХ БОЖИЙ
Обычно мы называем это чувство «страх божий», «страх перед высшей карой».
И таким образом утешаем себя.
Но на самом деле это просто страх. Страх, который живет в любом существе, летает оно или ползает.
Дрожь каждой пичужки и каждого червячка.
Желаю вам, дети, чтобы вы выросли добрыми людьми, чтобы вам было хорошо на земле. Но больше всего я вам желаю, чтобы вы никогда не знали этого «божьего страха».
Человек, если подумать, не червячок и даже не птичка.
ЖИЗНЬ
Бабуся принесла в корзинке живых карасиков.
Она их вывалила в кухне на стол, рыбки надували щеки, приоткрывали ротики, смотрели круглыми стеклянными глазами. Они били хвостами, кидались в разные стороны, прыгали и прыгали.
Потом бабуся надела передник.
Она соскребла с карасиков чешую, вскрыла брюшки, почистила.
(«Пузырьки» она отдала нам, и мы их давили ногами.) Рыбок она старательно промыла под краном, подсолила. Но как только она выпускала карасика из рук, он снова все прыгал и прыгал.
Наконец бабуся поставила на плиту сковородку, полила ее подсолнечным маслом. Карасиков она обваляла в муке, приперчила и начала жарить.
Горячее масло шипело, брызгало, потрескивало. А карасики на сковородке все еще прыгали.
СНЕГ
Заснеженные деревья. Заснеженные крыши. А снег все сыплет и сыплет.
Голова у меня снежная, лицо снежное, одежда снежная. Я не я. Я — снежный человек.
Снежно-белый и снежно-чистый. Как сплошной снег, как снегопад. Заснеженные дети вырастают рядом со мной. Заснеженные дети оглаживают мне бока, округляют мне щеки, вставляют мне угольки-глаза, засовывают мне в рот ветку — люльку.
Заснеженные дети пляшут вокруг меня и радуются мне.
Вдруг снег перестает падать. Выходит горячее солнце. Заснежен теперь только я один.
Солнце греет, шпарит, и снежный человек тает, тает…
Я чувствую, как у меня отваливается рука. Голова оседает в плечи. Я рассыпаюсь. Я превращаюсь в беззащитную плоскую горстку снега.
Кто-то проходит и ногами разбрасывает серую горстку.
ТОПОЛЬ У АПТЕКИ
Когда мне доведется побывать в Новых Аненах, я подойду к аптеке, остановлюсь у высокого тополя, буду смотреть на гладкие разросшиеся ветви, на серебристо-зеленые нежные листья его и поклонюсь ему, передам привет от Веры Владимировны.
Она просила меня:
— Если вы когда-нибудь будете в Новых Аненах, не затруднитесь подойти к аптеке и передать поклон моему тополю!
Я познакомился с Верой Владимировной в столовой санатория. Она в белом халате переходила от столика к столику с блокнотом в руках и каждого в отдельности расспрашивала, нравится ли ему еда, точно ли он придерживается предписанной диеты, какие у кого претензии.
Обыкновенная диетическая сестра. Обыкновенное русское лицо. Белизна халата не скрывала ее возраста: несколько морщинок у рта, слегка воспаленные глаза, чуть деформированный овал, следы усталости — женщина за сорок.