Далекий мой, единственный... [«Не могу тебя забыть»]
Шрифт:
«Попустило», как говорят в народе, очень верное определение, емкое и точное.
– Да, – сказал он себе. – Будем жить дальше.
Они тогда посидели с Галиной Ивановной, выпили по рюмочке, поговорили, пришел Павел Игнатьевич, который растапливал баню, присоединился к ним, и Илье полегчало.
– Ничего, Андреевич! – подбодрил хозяин, чутко уловив его настроение. – Вот в баньке попаришься, отоспишься, мы тебе новый матрац из сена постелем, сено – оно успокаивает, оттягивает хвори. А поспать тебе надо, вон уж зеленый стал от недосыпу. А после баньки посидим, выпьем маленько, оно и полегчает!
Проснулись Юлька с Тимошкой, обрадовались несказанно его приезду, улыбались Илье, как два солнышка. Тимка верещал от радости, прыгая у отца на коленях, а Юлька обняла его и поцеловала в щеку.
И попустило, и поехало дальше, пережив эту колдобину.
Юлька отдала ему Тимку и ушла на весь вечер на речку, на этюды. Илья с Тимошкой гуляли и дважды навещали художницу. Адорин смотрел через ее плечо на то, что она рисует, восхищаясь ее дарованием. Он всегда, с Юлькиного детства, гордился ею и удивлялся силе ее таланта.
И была банька, в которую Илья взял с собой Тимошку, громко хохочущего и хлопающего в ладошки от восторга, а после, уложив сына спать, он сидел с Юлькой и хозяевами на веранде за столом, не зажигая света. В сумерках они тихо разговаривали, выпили немного. И так ему стало спокойно, умиротворенно на душе, словно он получил отсрочку приговора или кто-то свыше сжалился над ним и дал небольшую передышку. Илья позволил себе выспаться на колючем, но удобном, пахнущем травами матраце, и улыбался, когда засыпал.
После рождения Тимошки это оказался самый лучший и спокойный день в его тогдашней жизни!
ЮЛЯ
Попав на дачу, Юля с Тимошкой жили, не соблюдая никаких режимов, чувствуя друг друга так, что Юлька не уставала поражаться тому каждое мгновение.
Галина Ивановна с первой же минуты взяла их под свое заботливое крыло. Рано утром, пока Юля с Тимкой спали, она ходила на другой конец поселка за парным молоком, творогом, сметаной, и когда дачники соизволяли проснуться, их ждал потрясающе вкусный завтрак.
Юлька со спокойной душой могла оставить малыша на Галину Ивановну и уйти в лес или на речку рисовать, но старалась делать это не часто и только тогда, когда хозяйка сама предлагала посидеть с мальчиком, которого полюбила как родного внука.
На третий день пребывания у них сложился сам собой распорядок дня. Они просыпались утром, завтракали, Юлька выпускала Тимошку на траву, так, чтобы ребенок находился в поле ее зрения, мыла посуду, убирала, и они шли гулять по поселку, к речке, через мостик на другую сторону, иногда по краю леса, через поле.
Коляской, которую привез Илья с другими вещами, не пользовались – ну вот еще! Простор вокруг какой, а тут коляска! Юля водила Тимошку за ручку, а когда он уставал, брала на руки.
Тимошке было все очень интересно! Он хлопал в ладошки от радости, когда смотрел, как ребята играют в футбол, хохотал, когда те же ребята резвились в речке. Юлька с ним разговаривала, не сюсюкая, а как взрослому объясняла, что и как называется:
– Мальчики играют в футбол, бабочка полетела, в речке течет вода, это дерево, сосна, это куст, называется смородина, видишь ягоды? Это Юля рисует, это краски…
И так бесконечно. Тимка тыкал пальчиком в заинтересовавший его предмет, а Юля подробно рассказывала, что это. К вечеру, когда уставший от впечатлений малыш засыпал, Юльке чудилось, что у нее от бесконечных слов болит язык.
В первую же ночь Тимка наотрез отказался спать один в специально сооруженном для него подобии детской кроватки – пространстве на кровати, обложенном со всех сторон подушками.
Он хныкал, капризничал, а потом вылез оттуда, забрался к Юльке на диван, устроился у нее под боком и, тяжело вздохнув, сразу уснул.
– И какого черта мучила ребенка? – спросила у себя она, глядя на сопящего Тимку. – Копия папаши, такой же упертый!
После этой демонстрации характера Тимошка спал всегда вместе с Юлей: и днем, когда она иногда ложилась вместе с ним передохнуть, и ночью, и больше ни разу не капризничал.
Приехал Илья, но Юлька, боясь самой себя, быстренько передала ему Тимика и ушла на весь день рисовать этюды. У нее сердце разрывалось от любви и сочувствия.
Она смотрела на осунувшееся лицо Ильи, темные круги под глазами, заострившиеся скулы, замедленные от накопившейся усталости движения, и внутри что-то замирало и рвалось ему навстречу.
Юльке было так больно и плохо, что она сбежала рисовать. Илья с Тимочкой приходили несколько раз ее проведать, приносили бутерброды с чаем, стояли смотрели, еще раз приходили и помогли отнести домой все причиндалы, Тимик с серьезным личиком нес кисточки, зажав их в кулачок.
Тимка в мужской компании, с папой и Павлом Игнатьевичем, первый раз в своей жизни парился в бане. Илья рассказывал, как он визжал от восторга, когда его обливали водой, и рвался назад в парилку. Отец уложил его спать (обошлось без требований к Юльке под бок, так ребенок утомился). Они посидели за столом с хозяевами, никуда не торопясь, глядя на закат, тихо разговаривали.
Утром провожали Илью. Юлька стояла у калитки с Тимошкой на руках, малыш махал ладошкой папе, а она смотрела вслед удаляющейся машине и обвиняла все высшие силы: «Господи! Тебе что, нечем заняться?! Зачем же делать меня такой несчастной? Зачем снова, который раз, ты впускаешь его в мою жизнь, не забыв напомнить при этом, что все не-воз-мож-но?!»
Следующие два дня она ходила сама не своя, вспоминая его голос, лицо, движения, слова, руки, глаза – целый мир под названием «Илья Адорин».