Далекий мой, единственный... [«Не могу тебя забыть»]
Шрифт:
Вот вам и тихий интеллигент!
Другая девушка, будь она на Юлькином месте, скорее всего, расстроилась бы ужасно и постаралась восстановить репутацию, оправдываясь перед подругами и друзьями. Наверняка бы плакала, доказывая свою непричастность к обвинениям, или попыталась спрятаться, уехать, забиться в угол, переждать, пока сплетни утихнут сами собой.
Но только не Юлька!
Испытав на себе все прелести «славы» дурного тона – косые взгляды, перешептывание и хихиканье при ее появлении и даже интимное поглаживание по попке, разумеется, девицами, – Юлька в свойственной ей манере пресекла слухи и сплетни на корню.
Перед общей лекцией, на которой присутствовал весь их курс, она подошла к преподавателю и попросила у него пару минут, чтобы сделать объявление.
– Прошу, Раскова, – разрешающим жестом указал ей на кафедру преподаватель, и близко не подозревавший, что дальше последует.
– Благодарю, – очень вежливо ответила Юлька.
Придвинув стул к длинному преподавательскому столу, она постелила целлофановый пакет на него и, воспользовавшись стулом, как ступенькой, встала на стол, естественно, тут же завладев вниманием всей аудитории.
– Дамы и господа! – обратилась она к народу.
В аудитории раздались смешки, выкрики, но Юлька держала паузу и дождалась полной заинтересованной тишины.
– Спасибо, что обратили на меня внимание! Итак, с прискорбием для некоторых из барышень и к радости, я надеюсь, многих юношей, присутствующих здесь, сообщаю: я не лесбиянка, увы! И, чтобы не возникло иных вопросов, признаюсь также, что и не садо-, не мазо-, и не все остальное, может, тоже увы! Я самой обычной сексуальной ориентации. Может, я и зря отказываюсь от экспериментов в этом вопросе, руководствуясь исключительно нетленным учением «камасутры», но меня вполне устраивает моя сексуальная ориентация.
В аудитории раздался дружный одобрительный смех. Юлька подняла руку, требуя тишины.
– Мне очень жаль, что некоторые представители мужского пола трудно переносят отказ, превращая свое разочарование в сплетни и наговоры на отказавшую даму. Но мы, девушки, такие терпимые, все понимающие и всегда снисходительны к мужским слабостям. Правда, девочки? Это все, что я хотела сказать.
Юлька повернулась, чтобы спуститься с пьедестала, но остановилась и снова обратилась к аудитории:
– Ах, да! Чуть не забыла! Прошу простить меня великодушно. Это относится к тем, кого я лишила такого прекрасного и смачного повода для сплетен!
И Юлька быстро спустилась со стола под громкий смех, аплодисменты и одобрительные выкрики. По крайней мере, представление она им устроила нехилое.
– Ну, Раскова! – негодовал преподаватель. – Я доложу декану!
– О чем? – невинно похлопала ресницами Юлька. – О том, что я не лесбиянка?
– На место! – грозно рявкнул он.
Юлькину речь передавали по институту, как народную былину, – из уст в уста, добавляя деталей, расцвечивая подробностями от пересказчика и заменив пятиминутное выступление целой лекцией. Теперь ни для кого не было секретом, кто и почему распустил слухи про Юльку. Ванечке приходилось непросто, туго, можно сказать, ему приходилось, и он предпочел «заболеть» на время.
А Юльку таки вызвали в деканат.
– Ну, Раскова, – начал декан, когда она предстала пред его ясны очи, – что ты опять натворила?
– А что я натворила? – спросила Юлька невинно.
– Залезла на стол и рассказывала о своей сексуальной ориентации, так говорится в докладной записке, – и он, для пущей убедительности, потряс этой запиской перед ней.
– Я восстанавливала свою репутацию.
– По-твоему, это восстановить репутацию?
– А что, Александр Михайлович, я должна была делать? Прийти к вам жаловаться, что меня оклеветали и теперь ко мне девушки пристают?
– Объясни мне, Раскова, почему с тобой вечно что-то происходит, и если на кафедре случается какое-либо происшествие, то там обязательно фигурируешь ты?
– Вы преувеличиваете, я не везде поспеваю, есть еще парочка бойких ребят, – не согласилась Юлька.
– Вот скажи мне, почему из тысяч студентов ты единственная, которую я знаю не только в лицо, но и по фамилии, имени-отчеству?
– Ну, потому, что я яркая индивидуальность, – предположила Юлька.
– Ты рыжая и наглая индивидуальность! – отмахнулся устало он. – Иди с глаз долой! И постарайся сделать так, чтоб я хотя бы месяц о тебе не слышал!
– Приложу все усилия! – пообещала она, быстренько ретируясь из кабинета.
– Стой! – приказал декан, когда Юлька уже взялась за ручку двери.
Она замерла и уставилась на него со всем подобострастием, которое могла изобразить.
– Придумано неплохо, но если б ты на полтона ошиблась в интонации, то лишь убедила бы их, что подозрения не беспочвенны, а ты стараешься оправдаться. И тогда вся твоя пламенная речь обернулась бы против тебя.
– Но я же не ошиблась? – спросила она.
– Да, что удивительно. Все, иди!
У них был клевый декан! Замечательный! Известный художник, между прочим!
ИЛЬЯ
Он ушел из института, из науки. Совсем.
Леночка, в паре с растреклятой жизнью, все-таки добилась своего. Хотя нет, она здесь ни при чем – это только его решение! Вряд ли кто-то мог заставить Илью делать то, чего он сам не хотел.
Адорин держался до последнего! Но любые силы не беспредельны.
Его семья стремительно нищала. Лена не работала, лечение и восстановление родителей требовало кучу денег, и как бы ни надрывался Илья, стараясь совместить множество работ, прокормить близких, одеть, обуть становилось все сложнее.
К тому же он понимал, что чрезмерные нагрузки и тупой физический труд отвлекают его от науки, мешают продуктивно мыслить, работать. Иногда Илья уставал так, что не мог до конца записать формулу или вырубался в прямом смысле слова, засыпая на полпути рассуждений и вычислений.
Это тормозило и превращало творческий труд в пустую, вечно недоделанную рутину. Те житейские обстоятельства, которые сложились у Ильи, угнетали, пригибали к земле. Адорин стал раздражительным, начал много курить, осунулся и все время находился в состоянии напряжения, чувствуя отупляющую безнадегу, к которой прибавлялась постепенно не менее отупляющая нищета.