Далеко и близко
Шрифт:
Илья Ефимов пел негромко, иногда полушепотом. Как будто стоял у меня за спиной и говорил все слова только мне. Посторонним такое слышать не полагалось.
Ох, правы были ребята… Красота неописуемая.
Я уселась в кресле, поджав под себя ноги, запустила альбом целиком, закрыла глаза и приготовилась понимать мироздание.
Ефимов говорил простым языком об очень сложных вещах. О том, что каждого в этом мире есть свое место, и как ни садись на чужое, хорошо не станет. О том, как важно верить в себя. О близких душах и далёких людях. И конечно же о любви. Я столько песен о ней
– Хорошо сидишь! – мама тактично дождалась, пока Ефимов допоет очередную песню, и вклинилась в пересменок.
– Ой, даже не заметила, что ты тут! – я на время вышла из нирваны и посмотрела на родительницу.
– А я не слышала, как ты вернулась, так что 1:1. Но между прочим, могла бы и подойти. Я волновалась, хотела уже звонить, и вдруг слышу, что кто-то дома мурлычет мужским голосом. Захожу, а тут такая пастораль.
Слов у меня не нашлось, так что я просто пожала плечами.
Мамочка подошла ближе и взглянула на экран, читая название.
– Никогда о такой группе не слышала. Но хорошо играют, надо признать.
– Новая команда. Ребята рассказали.
– А чего раньше не рассказывали?
И пришлось мне все объяснить. И про двор, и про гитару, и про Антона с Валерой.
Мама слушала внимательно и молчала. По напряжённым плечам я поняла, что все это ей не очень нравится. Точнее, не нравится совсем. Нет, не то, что я знакомлюсь с людьми и слушаю хорошую музыку. А то, что шатаюсь по вечерам и сажусь с чужими на лавочку.
Вы, наверное, уже не раз задали себе вопрос, как она меня вообще отпустила осенью в темноту. Да просто время было только семь вечера, а смеркается в ноябре в наших краях рано. Свежий воздух после многочасовой учебы полезен, поэтому я им дышу.
Вы должны кое-что ещё знать про нашу семью в целом и мою маму в частности. Мы понятия не имеем, что такое подростковый бунт. Просто с ранних лет мои родители взяли себе принцип "если не можешь остановить революцию – возглавь". Поэтому, когда я прибегала домой взбудораженная от какого-нибудь нового интереса, они всегда спрашивали, что меня так зацепило. И никогда, слышите, никогда это не высмеивали, даже если влюблялась я в откровенную чушь. Чего против таких родителей бунтовать? Да я сама тащила им в клюве все новости.
А когда мне приспичило научиться кататься на экстремальных роликах, мама со вздохом купила мне надёжную защиту и взяла с меня слово, что перед тем, как в них обуться, я всегда буду проверять наличие в кармане копии своего медицинского полиса и ее визитки.
Соседка снизу, давняя мамина коллега, охала и возмущалась на такую вседозволенность.
– Если я ей запрещу, она напялит ролики абы как, не возьмёт даже шлем, и вероятность того, что меня замучаются разыскивать, резко возрастет, – спокойно парировала мама.
Говорю же: не можешь остановить революцию – возглавь.
Вот и сейчас она внимательно выслушала мой рассказ и протянула:
– Антон и Валера, значит… И что, хорошие ребята?
– Да вроде неплохие. Отругали меня за то, что одна по вечерам шатаюсь, и до дома проводили. Валера ещё и сообщение затребовал прислать, как в квартиру войду. А я специально, как поднялась, свет не стала зажигать, к окну подошла и отправила. Ты знаешь, действительно внизу ждали. Получили, прочитали, и только потом ушли.
– Ну надо же, заботливые какие.
– Они и старше. Им около двадцати что-то…
Мамины плечи опять напряглись на секунду. Потом она выдохнула и тихонько попросила:
– Дочь, ты всё-таки поаккуратнее.
И вышла из комнаты.
Я снова включила "Чайку и дельтаплан".
Спать мне совсем не хотелось. До полуночи летала и мечтала.
Оторвала себя усилием воли. Как-никак, завтра к первому уроку. И надо хоть как-то выспаться.
Уже в кровати подумала: интересно, а как он выглядит, этот вкрадчивый и мудрый Илья Ефимов?
Глава 3. Удав и жираф
– Ритка, подъем! – Алёна что есть мочи двинула мне локтем в бок. Я зашипела от боли, но она сделала круглые глаза и мотнула головой в сторону учительского стола. Я обернулась. Елена Семёновна, наша учительница по русскому и литературе, смотрела на меня поверх очков, и взгляд ее ничего хорошего не предвещал…
– Лагутина, тебе особое приглашение нужно? – вкрадчиво поинтересовалась она. За эту интонацию, от которой внутри все обмирало, Семёновну в школе прозвали Удавом. Дескать, подползет так элегантно к тебе поближе, а потом как окрутит, и не вырвешься… Думается мне, ее даже директор здраво опасался. Я же учительницу уважала и побаивалась. Нас с ней мирило только то, что я очень любила читать, и по поводу каждой книги имела мнение свое, а не официально дозволенное. Самостоятельность и умение мыслить Удав уважала.
Но сейчас я, кажется умудрилась проштрафиться…
– Иди давай! – опять пребольно пихнула меня в бок Алёнка. Вот как есть Щепка, говорящая фамилия! Тощая как та палочка, и локти как гвозди…
Удав все так же смотрела на меня, но температура в классе от ее взгляда уже повысилась на пару градусов. По крайней мере меня резко бросило в жар.
– Чего? – одними губами спросила я, но Щепка поняла.
– Стихи! – шепнула мне соседка. Надо сказать, что с Алёнкой мы не только парту делим, мы с ней одним совком в детсадовской песочнице копали и с одного балкона косточками от вишни летом плевали, а это вам не абы что. Это дружба на век.
Щепка поджала губы и посмотрела на меня как умалишенную. И тут дошло, наконец.
Удав задавала нам на дом учить стихи. Она вообще была непоколебимо уверена в том, что живое поэтическое слово рождает в неокрепших умах только лучшее. Поэтому каждого поэта мы проходили с обязательным устным экзаменом. В принципе, я с ней была согласна, и заучивала стихи с удовольствием. Особенно мне нравился Серебряный век.
Вот и сейчас полагалось читать про изысканного жирафа и озеро Чад. Гумилев грел мне душу и сердце, и я с большим удовольствием провела пару вечеров за этими строками. Встав из-за парты, вышла к доске, набрала в грудь побольше воздуха и начала: