Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
Позже Антонина Петровна переехала в Нью-Йорк, где служила на разных должностях, затем два года была регентом в одной нью-йоркской церкви и, уйдя, опять потом служила на разных должностях. Я все время с ней переписываюсь [70] .
12 августа у нас была литургия и молебен по случаю рождения Коли Юрлова, и у них был парадный обед и много гостей. Вообще, все праздники – рождения и именины – справляли торжественно, с богослужениями и трапезой.
В июле, августе и сентябре мы ездили ловить рыбу на чудное большое озеро Валрзее, и иногда ловли были очень добычливы. Особенно часто ездил на рыбальство Г.Н. Юрлов.
70
Мемуары завершены во 2-й половине 50-х гг. ХХ в. (Примеч. ред.)
Один раз я рыбачил вместе с Юрой Кортиковым, моим воспитанником по гимназии, и он руководил ловлей, как опытный в этом деле. Но самым заядлым рыболовом оказался М.М. Дудников. Он уезжал и с ночлегом, знал все лучшие места. С ним я ездил в Мондзее – чудный курорт, красивое озеро, великолепная набережная, купальни.
Все это время очень жаркие дни перемежались с сильными дождями, которые иногда почти без перерыва шли по нескольку дней. 9 июля день и ночь – проливной дождь. Комната течет во многих местах, каплет и на подушку – пришлось отодвинуть кровать. И такая погода бывала часто по нескольку раз в неделю.
В Гальванге, под Зальцбургом, я прожил года два. Местность там исключительно красивая. Кругом лес, чудный воздух. Из окна моей комнаты – вид на снеговые горы, вокруг много цветов, зелени, в десяти шагах, через дорогу, – рожь. Из окна видел фазанов, диких коз, пролетающих гусей, уток. В лесах много ягод, грибов.
Кормили меня сначала Юрловы, а когда я 7 сентября 1946 года перешел в другой барак, стал сам себе готовить и питался тоже отлично.
Барак мой протекал в десяти местах, и я везде подставлял что-либо, чтобы вода не заливала пол. Для этого служили главным образом немецкие каски, которых было вполне достаточно. Летом было хорошо, а зимой очень холодно. Щели в бараке нельзя было заделать, а мороз доходил до 40 градусов. За ночь вода в ведре замерзала, а в умывальной чашке она промерзала до дна, надо было отогревать на ришо. С топливом тоже было плохо, а когда ветер бил в окно, топить было нельзя, так как весь дым шел в комнату.
18 декабря мороз 15 градусов. Вода замерзла. Трубы от печки сгнили и упали в снег. С трудом на морозе поправил их, но ветром их сбило опять, топил без колена, в комнате полно дыму, я закоченел. Пошел за молоком, час ходу в один конец, пробираться по снегу тяжело, попробовал идти по великолепному насту и сейчас же провалился по пояс. Зимой барак иногда так засыпало снегом за ночь, что наружные двери трудно было открыть. Воду надо было брать в ста шагах от дома, но иногда эту яму так засыпало снегом, что не сразу можно было ее найти. Во время сильного ветра все злачные места переворачивало, и картина получалась далеко не живописная. Иногда были страшные бури-ураганы. Барак скрипит и, кажется, вот-вот перевернется, ветер гуляет по комнате – холодно. Я просился на зиму в лагерь Парш, но не оказалось свободного места.
Отец Иоанн Грамолин говорил, что это чудо: не имея теплой одежды, в таком бараке, я прожил зиму и не заболел. А у меня даже и насморка ни разу не было.
В Линц приехал на своих лошадях станичный атаман кубанец Майдачевский и донес мне, что лошадей предоставляет в мое распоряжение. Я поблагодарил и, конечно, от лошадей отказался, и он в Линце создал школу езды. Через Майдачевского мне удалось организовать посылку писем дочери во Фрейштадт. Потом этого Майдачевского большевики украли и отвезли на свою сторону через Дунай. Он выскочил было из автомобиля и побежал, но его поймали. Майдачевский очень открыто боролся против большевиков, и я думал, что его сейчас же расстреляют. Но вот, уже в Чили, получил от него привет с Волги. Он отсидел 10 лет в концлагере и был отпущен.
В Гальванге я организовал начальную школу и учил 10 мальчиков и девочек – детей советских русских, работавших на железной дороге. Учил бесплатно, но некоторые иногда приносили мне то пирог, то щи. Уроки с ребятами я очень любил и с удовольствием проводил с ними два часа в день. Иногда они смешили меня своими ответами. 10-летний Вова выучил наизусть незаданное стихотворение «Кто он» и на вопрос, что такое всадник, ответил: «А это тот, который работает в саду». 9-летняя Рая умножала 4 на 40 и получила 10...
Советчики [71] писали, что они совершенно уничтожили безграмотность, но приехавшие оттуда, не только дети, но и подростки, и юноши, и родители их, за небольшим исключением, не умеют читать и писать. Советы затормозили развитие грамотности на Родине.
Часто я ездил в Зальцбург на богослужения, а когда отец Иоанн Грамолин приезжал в Гальванг, он служил литургию у меня в комнате, которая тогда наполнялась всеми православными, живущими в окрестностях.
У своего барака я устроил огород, и у меня рос лук, морковь и другие овощи. Огород был и у Юрловых, но значительно больших размеров.
71
Советчики – представители советской власти или советские журналисты. (Примеч. ред.)
Из Зальцбурга к нам часто по праздникам приезжали и приходили гости: генерал Ф.Ф. Абрамов, мои воспитанники по гимназии, супруги Дон-Донцовы189 и другие.
В 1947 году старший врач госпиталя лагеря Парш доктор Ключевский по просьбе отца Иоанна Грамолина разрешил мне прожить в госпитале первую неделю Великого поста, чтобы я мог отговеться в лагерной церкви. В субботу после причастия я пришел к доктору поблагодарить за прием и попрощаться, а он говорит: «А куда вы торопитесь – живите у нас, а я начну вас лечить, что у вас болит?» – «Ревматизм». – «Вот я и буду делать вам уколы и прогревания». Начались уколы, потом прогревания, и я прожил в лазарете весь Великий пост. Ежедневно, и утром, и вечером, был в церкви, отговелся и на Страстной неделе, разговелся в лазарете и только на второй день Пасхи выехал в свой лагерь Гальванг.
За все время Великого поста в госпитале мне сделали 31 укол и 23 прогревания. Я навещал тогда А.П. Свечинскую-Малышеву, генерала Ф.Ф. Абрамова, Дон-Донцовых, отца Иоанна Грамолина, супругов Смола-Смоленко, Михеевых190 , у которых в Праге крестили девочку.
Соседом моим в госпитале был Конвоя Его Величества кубанский генерал Михаил Алексеевич Скворцов191 . Мы друг друга не узнали. Я сказал, что всех офицеров Конвоя Его Величества знаю, но его не помню, а он ответил, что знает всех лейб-казаков, а меня не помнит. Узнали мы друг друга только тогда, когда показали свои старые фотографии, – так мы изменились за время войны и революции.
Инженер Томашевский192 , тоже мой воспитанник по гимназии, организовал мое свидание с дочерью Ольгой и внучкой Зоей. 4 сентября 1946 года мы съехались в Линце и несколько часов провели вместе. Потом мы встречались еще несколько раз. Это были наши последние свидания.
Январь 1947 года был исключительно холодный. Мороз долго стоял около 30 градусов, электричества часто не было, я замерзал и безумно страдал. Но как только становилось тепло, все оживлялись и страдание забывалось. Сказочно красиво покрыты снегом деревья, много заячьих и козьих следов. Фазаны не улетают, когда проходишь от них в двадцати шагах. А на следующий день – опять 27 градусов мороза и опять страдание.