Дальгрен
Шрифт:
– Ой, спасибо.
Другую тарелку забрал Фауст.
– Вилки нету? – спросил Денни.
– Не-а. – На тарелке рис, и лук, и стручковая фасоль, и еще кукуруза. – Спасибо. – Поднял голову и взял вилку. Вода торила тропу по белому плечу, мерцала на груди в юношеской волосне, испещренной прыщами.
Тринадцать сказал:
– Надо людям пищу давать, слышь? Мы ж мирные люди. – У него за спиной, подставив тарелку под самый подбородок, жадно ела Кумара.
Мясо в тарелке тоже было. Гашиш выманил из жира грани вкуса, отчего преобразился аромат. Шкедт приступил. А это у нас… орехи? Нет. Хрустящая
Шкедт заозирался, гадая, где эти люди – в какой комнате.
Фауст глянул на потолок.
И Тринадцать тоже.
– Слыхал? Я о том и говорю. – Он цыкнул и покачал головой. – Во их там колбасит.
Вой, уже сбивавшийся на рыдания, исторгала либо Джун, либо миссис Ричардс. Шкедт раньше не понимал имал мал, до чего похожи у них голоса.
Хмурясь, он еще пожевал жирного рису (жир бекона? Бекон – точно) и послушал, как вилки дзынькают по жести.
Денни ел, сидя на матрасе, на полу, спиной к Шкедту; круглые шишки позвонков исчезли под пшеничными волосами, которые высохли, посветлели, закурчавились.
Тринадцать вышел из кухни на стук в дверь.
– Эй, Кошмар пришел! – Тринадцать попятился, наступив на собственную внезапную тень. – Ты, дорогой, как раз к гашишу! И сожри что-нибудь на десерт.
Она и сияющий призрак в дверях исчезли.
– Заходи. – Тринадцать снова шагнул назад. – Чем тебя порадовать?
Дзыньканье смолкло.
– Я ищу, бля, – Кошмар вошел, побрякивая, – кому тут охота с нами в набег. – Он спихнул с плеча колтунную косу; ладонь задержалась помассировать раздутый мускул под царапинами, щадя эту руку. – Тебя, Тринадцать, я даже не спрашиваю. У тебя очко играет. – Он кивнул на Фауста: – Она что, бля, так и не встала?
Фауст пихнул рис на вилке куда-то в бороду и помотал головой.
Тринадцать отступил и подпер один дверной косяк, Кумара – другой.
Кошмар вошел между ними. Его губы бросили ощупывать сломанный зуб, а лицо скривилось в некоем подобии беспокойства. Потом он тряхнул головой.
Сколько разных смыслов может быть упаковано в один жест, подумал Шкедт. Мысль булавкой ткнула в запинающееся, заблудившее… ся… сознание. Кошмар – глаза у него были серо-зеленые, как мокрая-мокрая глина, – посмотрел на него. И сморгнул.
– Опять вылупился. Зубочистками веки подпираешь? – Кошмар скривился. – И так всякий раз, когда я тебя вижу. То есть дважды. Мне не по кайфу.
Опешив, Шкедт перевел взгляд на тарелку.
– Делать я ничего не буду, – продолжал Кошмар. – Просто сообщаю, что мне не по кайфу, понял? Я люблю, чтоб все было ясно.
Шкедт опять на него посмотрел.
Кошмар рассмеялся – что-то краткое и округлое случилось у него в носу.
– Так, всё. Кто хочет в набег, хуесосы? Эй, Денни, на шею надень что-нибудь и пошли.
– Я еще не доел, – ответил Денни с пола.
Кошмар заворчал и переступил через него. Денни пригнулся.
– Это чё – вкусно?
Шкедт замялся в блистающих пеленах ясности. Затем протянул тарелку с вилкой и посмотрел, как Кошмар с опаской решил принять вызов.
Скорпион сжал вилку в кулаке, подцепил варево, кое-что уронил и, облепив губы зернами и не вынимая вилки изо рта, пожевал. Еще жуя, ухмыльнулся:
– Эй, ничё так.
Он вернул Шкедту вилку, и тут Тринадцать надорвал нити напряжения, которые под гашем опутали комнату почти зримо.
– Ну так ты б, может, тарелку взял? Давай, Кошмар, я принесу. Эй, – он обернулся к Кумаре, – дай ему гаша, а я еды притащу.
Кошмар сел на постель между Фаустом и Шкедтом – нога прижалась к Шкедтовой, плечо – к его плечу. Позади них фигура под одеялом не шелохнулась. Кошмар пососал бонг. И вместе с дымом изверг:
– Ну чё, шкет, рассказывай, чё ты вечно ищешь.
– Да он улетел выше флагштока на ВТС. – Тринадцать вручил Кошмару жестяную тарелку и ложку. – Я его подкуриваю весь вечер. Вот чё ты его грузишь?
Тарелку Кошмар взял, но ложкой отмахнулся от Тринадцати:
– Не, я ж по дружбе. Я этого шкета знаю, мы знакомы с…
Фауст, доев рис до последнего зернышка, внезапно поставил тарелку на пол, встал, подобрал свои газеты и направился к двери.
– Эй, а ты куда намылился? – спросил Кошмар.
– Спасибо за ужин, – буркнул Фауст Тринадцати, не сбавив шага.
– Эй, мудачина, бывай! – взревел Кошмар в ледяной кильватер.
Дверь перед Фаустом распахнулась.
– До свидания! – Кошмар замахнулся; дверь грохнула; запущенная ложка брякнула о рамку фотографии.
Фотография закачалась.
Кошмар засмеялся. Паяльник его веселья растопил весь лед.
Тринадцать, поначалу с сомнением, а затем с полногрудой хрипотцой, засмеялся вместе с ним.
– Ложку мне кинь, блядь! – провыл Кошмар в промежутках между смеховыми селями.
Тринадцать сделал подачу снизу.
– Ну, Кумара, а чё старик такой расстроенный? Спятил, а? – и посмотрел через плечо, как Кумара кивком подтвердила гипотезу.
Кошмар поймал ложку и склонился к Шкедту:
– У него, знаешь, не все дома. Думает, это я покоцал шмару. – Он ложкой указал на холм под одеялом. – А это не я. Сама подставилась, драка была честная. Меня там даже не было. Ёпта. – Он закинул риса в рот. – Знаешь чё… – Посыпались зернышки: ему на запястье, на джинсы, на исцарапанный паркет. – У нас есть сучьи дети, которые вообще никаких девок в нашем деле не хотят. – Он сверху вниз проткнул воздух ложкой. – Пускай, мол, не суются! Не лезут пусть! Только испохабят всё! – Злобно лыбясь, он оглядел комнату, где люди подпирали стены, сидели на матрасах и на других койках. Трое из дюжины – девчонки, отметил Шкедт; но свет лампы был резок и щедр на тени. Кошмаровы глиняные глаза метнулись обратно, поймали его взгляд. – А потом пара шмар сговорились и братков отметелили!.. – Он распрямился, толстые руки затряслись. С тарелки снова посыпалась еда. – Ну а я же босс, я говорю: добро пожаловать, дамы, делайте что хотите! Да меня с десяти лет суки кормили, ёпта, уж кому и знать, на что они способны. – Он снова подался вперед, расплющив плечо тяжеловеса на Шкедтовом плече, и заговорщицки прошептал: – И если коленом по яйцам дать, шмара подольше продержится. – Это он счел ужасно смешным и снова заржал. – Полезно, если они за тебя. – Он опять набил рот и широко взмахнул ложкой; посыпались зернышки. – Превосходная жрачка! – с набитым ртом произнес он. – Превосходнейшая! Кто из вас, прекрасные юные дамы, за нее в ответе? – И покрутил склоненной головой, преувеличенно изображая вежливость.