Дальгрен
Шрифт:
Она на локтях приподнялась на койке, где он только что сидел. Одеяло соскользнуло, и показалось лицо, мокрое, как у Денни из ванной. Опухшее, в синяках. По вискам сочилась лихорадка, но звук из покачнувшегося тела был суше сухой бумаги.
Она поморгала шарами алого стекла.
Дверь поаплодировала ему вслед. Пробежав десять шагов, он выдохнул. Потом снова втянул воздух, зайдясь хрипом то ли рыдания, то ли смех а мех ры меха дания ха.
– Извините.
– Да?
– Пастор Тейлор?
– Что вам угодно?
На
– Я… в общем, мне тут сказали, у вас можно взять картинки… плакаты. С Джорджем, – объяснил он. – Харрисоном.
– А, ну разумеется. – Оттолкнувшись от стола, она одарила его, который обнимался со своей тетрадкой в вестибюле церкви, милостивой улыбкой и неловкостью крайней степени. – Там защелка есть – откройте сами.
Он бедром толкнул дверцу высотой до пояса. Босая нога оторвалась от плитки и встала на ковер. Он оглядел стены; но они были увешаны полками. Доску объявлений покрывал сланец афиш и памфлетов.
Плакат сняли.
– Какой вам портрет? – Она открыла широкий верхний ящик.
Он шагнул ближе; ящик был набит фотографиями топорного черного лица восемь на десять. Пастор Тейлор встала и растасовала кипу случайных снимков поверх других снимков.
– У нас шесть разных. Очень удачные. Боюсь только, они у меня не рассортированы. Пришлось просто свалить в ящик. Ну-ка поглядим, может, наберем колоду…
– А. Я-то думал…
Она бросила свое занятие, не сняв улыбки с лица.
На фотографиях в ящике – только голова.
– Не. – Его совершенно обуяло смущение. – У вас, мэм, наверно, нет тех, которые я ищу. Мне один человек сказал, что взял у вас, и, видимо… короче, извините…
– Но вы же сказали «плакаты», нет? – Примечанием к собственной недогадливости она закрыла ящик и глаза. – А, плакаты, ну конечно! – Она обогнула стол; носки туфель пинали подол сутаны изнутри. – У нас есть два. После статьи мистера Калкинза про луну готовится третий.
У стола стояли картонные коробки с портфолио размером. Пастор Тейлор потянула одну за клапан.
– Вы хотели это?
– Вот правда, вряд ли у вас есть…
Голый и с привставшим членом, одной ладонью обняв яйца, Харрисон привалился к какому-то толстому дереву. Нижние ветви клонились под грузом листвы. Черная собака позади Харрисона – вполне возможно, Мюриэл – сидела на палых листьях, вывалив расплывшийся в расфокусе язык. Закат сыпал бронзу сквозь коричневое и зеленое.
– Снимали с задником, у нас в подвале церкви, – сказала пастор. – Но, по-моему, неплохо получилось. Вы хотели этот?
– Нет… – ответил он слишком тихо и слишком поспешно.
– Тогда, значит, этот.
И она метнула пачку на стол.
– Ага… да. Точно, – и все равно воспоминание ошеломило.
Она отшелушила плакат от его брата-близнеца и принялась скатывать в трубочку.
– Ну, очевидно. Пока не напечатают новые, – (куртка, гениталии, колени, сапоги и багряный фон всползали в белую трубку, вертевшуюся в темных пальцах), – других у нас нет. Держите. Я вам резинку дам. – И она шагнула к столу.
– Слышьте, – сказал он, смятенное изумление заслоняя агрессивной глупостью, – а почему у вас… – Он осекся, поскольку вопрос внятно и недвусмысленно перебила идея попросить и другой плакат. – Почему у вас тут такое? Почему вы это раздаете?
Лишь позднее он сообразил, что, вероятно, ее простодушное удивление изображалось с таким же расчетом обезоружить, как и его простодушие. Опамятовавшись, она ответила:
– Они очень популярны. Мы не хотим отставать от времени, плакаты пользуются спросом… и нам их напечатали бесплатно – видимо, в основном поэтому. Тот, первый, расходится очень хорошо. А этот, – она указала на плакат у него в руках, – не так востребован.
– Да?
Она кивнула.
– Не, я спрашиваю, почему…
Она взяла со стола резинку и раздвинула пальцами, примериваясь надеть на бумажную трубку. Пальцы, стянутые резинкой, на миг напомнили его орхидею. С расстановкой, словно что-то окончательно про него решив, пастор произнесла:
– В этом городе бедняки – а в Беллоне это в основном черные – всегда были обделены. А теперь обделены еще больше. – Она посмотрела на него, и в ее взгляде он узнал просьбу о том, чего и назвать-то не умел. – Мы обязаны дать им, – она потянулась к плакату, – хоть что-то. – Красная резинка щелкнула по трубке. – Мы обязаны. – Она сложила руки. – В прошлую нашу встречу я подумала, что вы черный. Ну, вы же смуглый. Но я уже подозреваю, что нет. Приглашение на службу все равно в силе. – И она вновь просияла. – Постараетесь?
– Ой. Ну да. – Он махнул плакатом; он и раньше догадывался, что на службу не придет. А сейчас решил не возвращаться сюда больше никогда. – Конечно. Сколько я вам должен за… это? – Рука в кармане ощупывала мятую купюру.
– Бесплатно, – ответила она. – Как и все прочее.
Он сказал:
– А, – но рука не выпустила влажную бумажку.
В вестибюле он обогнул коренастую черную женщину в темном пальто, слишком плотном для такой жары. Она подозрительно поморгала на него из-под черной шляпки, прижала к груди пакет и пошла дальше к кабинету. Наслушавшись сначала Кошмара, а теперь вот пастора Тейлор, он гадал, куда же провалились все беллонские черные – ему их попадалось всего ничего. С плакатом под мышкой он поспешно нырнул в вечер.
– Здрасте! – сказала миссис Ричардс; глаза распахнуты и сонны. Рука сжимает ворот халата. – Заходите, Шкедт. Заходите. Я не поняла, куда вы вчера подевались. Мы ждали, что вы спуститесь к нам. Поужинаете.
– Ой. Ну, я когда закончил, подумал… – Он пожал плечами и вошел. – А кофе у вас сегодня есть?
Она кивнула и ушла в кухню. Он зашагал следом, и тетрадь захлопала его по ноге. Миссис Ричардс сказала:
– Вы так исчезли – я подумала, что-то случилось. Я подумала, вдруг вы больше не придете.