Дальними маршрутами
Шрифт:
Наши войска стремительно продвигались к Одеру. Немцы спешили подбросить резервы, чтобы остановить наступление Советской Армии. Требовалось нанести удар по их железнодорожным коммуникациям, связывающим тыл с фронтом. Наиболее крупным железнодорожным узлом вблизи линии фронта был Штеттин. От города отходит восемь железнодорожных линий - на Берлин, Бреслау, Кольберг, Штральзунд и другие.
Линия фронта все ближе и ближе к Штеттину. Гитлеровцы бросают в бой большие силы, пытаясь задержать натиск наших войск и отсрочить падение своего важного административного и промышленного центра. Но если наземные наступающие войска еще не нанесли непосредственного удара по Штеттину, то это вполне может сделать наша тяжелобомбардировочная
Да, к этому мы были готовы. После возвращения из разведки летчика Юмашева и штурмана Гацук все уже знали, что погода на маршруте благоприятная. Трехин, давая последние указания перед полетом, был предельно краток.
– Удар произвести в период 00-10, 00-15 минут, - сказал подполковник, - запасная цель - город Мюнхеберг. Мой экипаж освещает объект бомбометания за две минуты до подхода основных сил. Вылет по сигналу - одна зеленая ракета.
Мы вылетели на задание в точно указанное время. Выход на цель никаких трудностей не представлял. Полки бомбардировщиков, пришедшие раньше нас, отлично обозначили город. Над ним висело много осветительных бомб. [156]
Немцы оборонялись ожесточенно. У них большое количество зенитных батарей. Бьют отовсюду: из города, из морской гавани, с кораблей. Кажется, что простреливается все небо. Самолеты прорываются к городу, главным образом к товарной станции. Ежесекундно рвутся бомбы. Тут же возникают пожары.
Нашему экипажу надо было осветить железнодорожный узел. Подсветка его как раз была кстати. Дело в том, что первые бомбардировщики, прошедшие над городом, успели только частично поразить узел. Большая часть его скрывалась еще во мраке. Мы чувствуем, как самолет сотрясается от близких разрывов снарядов, но все же идем на товарную станцию. Проходят считанные секунды, и я сбрасываю серию бомб. Одна за другой зажглись десять «люстр». Вскоре весь узел озарился ярким светом. Хорошо видны стоящие на путях железнодорожные эшелоны. Подполковник Трехин мастерски выводит корабль из зоны огня. Он кричит мне в ларингофон:
– Посмотри, что делается на станции!
Бомбардировщики, шедшие за нами, устремились на освещенную цель. На эшелоны полетели фугасные и зажигательные бомбы. Вот возник взрыв, подняв вверх огненный смерч. Это кто-то из наших однополчан взорвал эшелон с боеприпасами. То в одном, то в другом месте вспыхивали пожары. Под меткими ударами экипажей летчиков Уромова, Штанько, Федорова, Шевелева, Борисова и других рушатся станционные здания, полыхают железнодорожные составы.
Перед рассветом все экипажи возвратились с боевого задания. Усталые, но довольные входили летчики в землянку, чтобы написать донесение, обменяться друг с другом мнениями и доложить командиру о результатах удара. Трехин хорошо видел сам, как смело и напористо действовали его подчиненные над целью. Подводя итог полету, он только и сказал:
– Молодцы, гвардейцы! Вы показали пример того, как надо выполнять долг перед Родиной, блюсти воинскую честь. [157]
Друг летчика
Над ровным полем аэродрома бушует ветер. Он взметает снежную пелену, швыряет в лицо колючую пыль, обжигает глаза нестерпимым морозом, не дает вздохнуть. Металл прилипает к рукам. Но у самолетов в темноте работают люди. Это техники, механики и мотористы готовят бомбардировщики к новым полетам.
О труде технического состава говорят обычно мало, а между тем, сколько раз в высотном и дальнем полете поминают их добрым словом летчики, особенно если машина с ее множеством сложнейших агрегатов работает в воздухе безотказно.
Вот сейчас у самолета с номером 16 трудится техник-лейтенант Федор Егорович Левкин. Он заслоняет лицо рукавом и лезет под машину. Кажется, никогда еще не было такого мороза, как в эту ночь. Левкин забыл, что это казалось ему и вчера, и позавчера, так как большую часть суток он и его помощники - механик старшина Борисов и моторист сержант Сушилин проводят на холоде, возле своего бомбардировщика. Согнувшись, Левкин освещает маленьким фонариком обшивку самолета и открывает один за другим несколько лючков. Здесь все в порядке. Теперь надо проверить моторы - вначале один, потом другой. Он поднимает капот на одном из моторов, внимательно просматривает все детали: в какой-то момент техник снимает рукавичку и ощупывает голыми пальцами рубашку двигателя, крепление цилиндров. Пальцы прилипают к обжигающему, точно раскаленному морозом металлу. Потом он переходит к другому мотору. Бок о бок с техником работают и механик, и моторист: первый исправляет тормозную систему шасси, другой, забравшись в бомбоотсеки, готовит держатели к подвеске бомб. Осмотрев последний [158] агрегат, получив доклады от механика и моториста о проделанной работе, Левкин приступает к подогреву моторов, чтобы вовремя опробовать их и доложить на КП: «Самолет с номером 16 готов к полету!»
Да, сурова и сложна работа авиационных специалистов зимой. Но на молодых, перепачканных маслом лицах Левкина, Борисова и Сушилина не выражается ни досады, ни раздражения, а только упорство и напряженное внимание. Здесь сказывается не только привычка к работе на холоде, но и любовь к своему делу, к боевому самолету.
Самолеты, как и люди, имеют свою историю. Самолет для техника как бы живое существо, с которым вместе он делит и радости, и невзгоды. Техника Левкина привязывают к машине с номером 16 особые нити. Несколько месяцев тому назад он сидел без самолета, или, как говорят летчики, был «безлошадным». Узнав, что в полку есть разбитый бомбардировщик, Левкин обратился к инженеру полка Голиченкову.
– Очень важное дело есть, Леонид Иванович, - нерешительно начал техник.
– Если есть, выкладывай, - тоном занятого человека отвечал инженер.
– Надоело мне в «безлошадниках» ходить.
– Так это дело мне давно известно, - сердясь, сказал Голиченков.
– И вам говорили не раз: первый самолет, который пригонят с завода, будет ваш.
– Я это знаю.
– Так что ж вы от меня хотите?
– Получить разрешение на ремонт разбитой машины, той, что около леса в капонире стоит.
– Так бы сразу и сказал, - снижая тон разговора, продолжал инженер.
– Только ж та машина - настоящая рухлядь.
– Знаю, мы ее осмотрели. И все же просим разрешить ремонт. Нам бы только движки новые получить.
– Хорошо, - согласился Голиченков, - восстановите - дадим моторы. Машина будет ваша.
Было начало лета сорок второго года. Стояли на редкость погожие дни. С помощью ремонтников, инженера эскадрильи, техников Дударева, Антонова, Царева, своего механика и моториста Левкин начал восстанавливать самолет. Это была поистине хирургическая работа. Но настал [159] день, когда вместо искалеченной в бою машины на стоянке появился красивый, блистающий свежей краской самолет. Он был творением техника, его товарищей. В него и Левкин, и все другие вложили свои знания, чувства, мысли, недоспанные часы… Поглядывая на своего красавца, Левкин думал вслух:
– Кто же полетит на тебе, дружище? Мой-то, Сергей, был бы сейчас рад, да что ж поделаешь, не вернулся с задания.
На другой день Левкин сидел в пилотской кабине и отлаживал внутреннюю связь. Он так увлекся работой, что не заметил, как к левой плоскости подошел незнакомый человек. Сбросив куртку на верстак, незнакомец стал расхаживать вокруг самолета. На всякий случай техник вылез из кабины и подошел узнать, кто он и зачем пожаловал. Перед Левкиным стоял на вид лет тридцати пяти мужчина в новой гимнастерке без знаков различия, в новых помятых брюках и кирзовых сапогах. Худощавый такой, среднего роста, со смуглым лицом. Подумав, что инженер [160] полка прислал на помощь техника, Левкин спросил: