Дальний берег Нила
Шрифт:
И верно – с того берега, неумолимо приближаясь, на него пялился нижний край громадной вывески, вопиюще не нашей по форме и содержанию:
«Femmes – 50 FF!»
– Пятьдесят франков, – задумчиво произнес Нил. – Однако, дешевые у вас женщины…
Сесиль вдарила по тормозам.
– Что ты сказал?!
– Взгляни. – Нил показал на вывеску. Однако теперь та была видна уже вся. На второй снизу строчке мужчины приравнивались к тридцати франкам, а третья не оставляла сомнений, что все выше (ниже) указанное относится к ценам не на женщин и мужчин как таковых, а всего лишь на стрижки и укладки в куафюр-салоне мсье Жеронима Мба.
С
– Увидеть Париж и умереть… – пробормотал Нил. Пожалуй, это было бы сейчас самое правильное…
С трудом вписавшись в поворот, Сесиль обогнула микроскопическую площадь с бездействующим фонтаном, свернула в совсем непроезжий боковой закоулок и остановилась у жуткого вида подворотни, вход в которую был перекрыт металлической решеткой.
Сесиль открыла окошко, высунула руку, держа в ладони какую-то черную коробочку, навела на подворотню. Что-то пискнуло, и решетка плавно поплыла вверх, открывая въезд.
– Как в рыцарский замок, – попытался пошутить Нил, но супруга шутки его не поняла. С сосредоточенным видом выкатила на открывшееся за подворотней пространство, повернула влево и остановилась.
– Приехали.
Нил вышел, огляделся.
По правую руку раскинулся пустырь, весь перекопанный траншеями, посередине – котлован с торчащими в небо серыми сваями, дальше – высокий бетонный забор. У забора сложены бетонные плиты, еще какой-то стройматериал, прикрытый голубым полиэтиленом. Слева – глухая бурая стена, монотонность которой нарушалась лишь выпирающей из нее сверкающей стальной трубой диаметром не меньше трех метров. Труба начиналась от земли и вертикально поднималась до верхней кромки, почти неразличимой в низких осенних облаках.
– Выгружай чемоданы! – отворив багажник, скомандовала Сесиль.
– Но тут… Но где тут?.. – От растерянности из головы вылетели простейшие французские слова.
Словно отвечая на его вопрос, Сесиль подошла к трубе, вставила куда-то что-то длинное, плоское и ядовито-желтое. В трубе загудело. Сесиль обернулась.
– Ну! Тащи же багаж!
– Куда?
– Сюда, глупый. К лифту… У нас сегодня плотная программа, – тараторила Сесиль уже в приватном лифте, состоящем внутри из зеркальных панелей и светящихся кнопочек. – В одиннадцать нам надо быть в салоне на Мажента, нужно сделать прическу, да и тебе просто необходимы стрижка и педикюр… Потом надо заехать в банк, потом я должна заскочить в офис, передать шефу гранки статьи, ты пока посидишь в кафе, только сильно не напивайся, потому что вечером мы обедаем у родителей, там будет мадам Нонпарель, это шеф языковых программ в Аш-Э-Се, это Высшая Коммерческая Школа, тебе же надо устраиваться на работу, так почему же сразу не в одно из самых престижных учебных заведений Франции, надо пользоваться возможностью… У нас, я должна тебя
На счастье Нила, в этот самый момент створки лифта с мелодичным звоном разъехались, и бедняжка Сесиль так и не услышала его облегченного вздоха.
– Сюда, сюда!
Она выбежала в просторный белый коридор, украшенный вазами и акварелями с видами Парижа. Нил замер в дверях лифта, ошеломленный открывшимся ему ухоженным великолепием, столь резко контрастировавшим с убожеством, оставленным внизу.
– Быстрей, быстрей, потом насмотришься, – поторапливала Сесиль. – Эй, стой, вытирай ноги и сразу помой ботинки, там в коричневом ящике губка, потом поставь сушить на решетку и не накапай на пол. – Сесиль давала распоряжения уже откуда-то из глубины дома. – Мой доклад по итогам работы в Ленинграде вызвал настоящий фурор, я уже подготовила две публикации в научных журналах, американцы проявили большой интерес, работы невпроворот, надо столько успеть… Скажи, ты сильно скучал без меня?
– Очень… – соврал Нил, с остервенением оттирая со светлой подошвы своего правого «плейбоя» загадочным образом налипшее собачье дерьмо. – Безумно. Трагически… Любимая.
А притворяться, оказывается, очень просто и легко, а главное – никаких при этом угрызений.
Покончив с подошвой, Нил рухнул в очень кстати подвернувшееся кресло. Не тут-то было – из-за стеклянной двери тотчас показалась Сесиль.
– У нас совсем нет времени, ну что ты расселся, давай в душ скорее, нам скоро выходить…
Предательские струи воды безжалостно уничтожали прикосновения Лиз, ее запах, ее поцелуи, воспоминания и чувства он прятал в самый далекий уголок памяти. На руке Нил заметил небольшой след – Лиз прикусила его, оставив маленькую метку о себе. Нахлынуло возбуждение, которое никак не проходило. Дверь в ванную резко распахнулась, и Нил еле успел отвернуться. Сесиль открыла дверцы зеркального шкафчика в поисках чего-то.
– Ой, милый, какой ты все-таки у меня сексапильный мужчина. Я забыла тебе сказать, что уже со вчерашнего вечера я тебя хочу, жаль, нам сейчас некогда, а то бы я к тебе забралась. Ну ничего, после обеда сразу домой, я совсем не могу терпеть. Давай вылезай, нас уже ждут…
Нил стоял посреди огромной гостиной и через стеклянную стену любовался парижскими крышами и с детства знакомым силуэтом Эйфелевой башни. Вокруг него хлопотала Сесиль.
– …Нет, это совершенно нельзя надевать, это даже нельзя назвать одеждой. Ну, с брюками мы решим позднее, а пока надень свитер, хотя это я тебе на Рождество хотела подарить, но надо же как-то выходить из положения… На выходных обязательно заедем к Марксу и Спенсеру, все уважающие себя мужчины среднего достатка одеваются у Маркса и Спенсера…
– Хорошо, что не у Энгельса и Шопенгауэра, – успел вставить Нил, но неловкая его шутка не была оценена.
– Ты же не можешь явиться к ним в этом русском тряпье, что они о тебе подумают. – Нил хотел было возразить, что из русского в его гардеробе разве что носки, но не успел рта раскрыть. – И носки, главное носки, русские вообще не имеют понятия, что это очень важная часть гардероба. И еще шейный платок, вот подойдет зеленый. Ну-ка, повернись…
Нил повернулся. Вместо Эйфелевой башни его взору открылась белая громада Сакре-Кёр. Сесиль повязала на его шее шелковую ткань, заправив концы под джемпер. Нил чувствовал себя полным кретином, переростком, не имеющим ни воли, ни ума.