Дальний приход (сборник)
Шрифт:
Заживо сгорел парень…
И понятно, что случайность, что пьянство, что низкая культура труда, но все равно не вмещается в эти слова такая ужасная, жуткая смерть… И такая в ней безысходность поздней осени, что кончается, кажется, и свет на земле, и тоскливо и глухо шумят, стонут над могилами деревья, и тонет в растоптанной грязи дорога на кладбище.
А ведет эта дорога мимо прежнего погоста, где стояла когда-то церковь Покрова Богородицы. Этот храм взорвали еще в тридцатые годы, а вместе с церковью уничтожили и погост. Теперь здесь детский садик, и вот — уже сколько десятилетий подряд! — пересыпают тут могильный песочек
Покрова Божией Матери…
Когда долго и пристально вглядываешься в глубину нашей истории, кажется, почти визуально начинаешь различать Их, простертых над нашим Отечеством…
Сохранилось предание, что в раннее летнее утро церковного сторожа во Владимире разбудил необыкновенный грохот. Когда перепуганный сторож подбежал к Собору, то увидел, что двери Храма распахнулись и из них, осиянный дивным светом, вышел на паперть святой князь Александр Невский…
Этот день и считается днем обретения мощей Святого, а в тот, 1380 год, всего несколько дней оставалось до восьмого сентября, когда сошлись на поле Куликовом русские ратники с полчищами Мамая.
Русские Святые всегда являлись, когда без них уже не выстоять было нам. Так было еще при земной жизни князя Александра Невского, когда со словами: «Поможем родственнику нашему Александру!» — спешила к Невской битве небесная ладья со святыми мучениками Борисом и Глебом, так было и после, в тяжкие дни испытаний…
Ничего не происходило и не происходит вопреки воле Божией…
И Дмитрий Донской, и Куликовская битва занимают совершенно особое место в нашей духовной истории.
Даже с точки зрения завзятого материалиста 8 сентября 1380 года — необъяснимое Чудо. Ибо известно, что освободительные войны происходят тогда и тогда увенчиваются победой, когда появятся для того общественно-экономические условия.
А при Дмитрии Донском таких условий еще не было.
Русь еще не готова была сбросить татаро-монгольское иго, еще сто лет после великолепной победы несла она на себе это бремя.
Поэтому и невозможно объяснить победу в Куликовской битве никакими изменившимися социально-экономическими предпосылками. Это в чистом виде Божие Чудо, явленное нам по молитвам преподобного Сергия Радонежского, воплощенное волею Святого князя Дмитрия Донского.
Чудо…
И порою мелькает странная мысль… Может, и сейчас, когда снова переживает наша Родина страшную годину испытаний, такое обилие в газетах и журналах очерков и статей о русских святых?
Может, не только одним интересом к церковной тематике продиктовано оно, а нечто большее стоит за этим?
Обратите внимание, что не только ведь на страницах патриотических изданий, но и в официозной прессе, как яркий свет из унылых сумерек вранья, возникают сияющие и величественные образы русских святых…
И вот уж воистину: «Согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом перед Тобою, Господи Боже наш: не сохранихом заповедей твоих, не соблюдахом повелений Твоих, но возжелахом ходити в волях сердец наших. Не хранили мы первой любви к тебе, жениху душ наших, нашему владыце и благодетелю, к матери нашей Церкви Православной и ея уставам, ко Отечеству нашему, Святой Руси, и его святыням, к памяти отцов наших и благочестивым обычаям и заветам предков…»
И повторяешь эти слова из службы Всем Святым, в земле Русской просиявшим, и веришь — так хочется верить! — что и в наши страшные времена не случайно явилась к нам светлая рать Небесных Заступников, что это Божия Мать, простершая покрова над нашей Родиной, посылает их к нам. И, может быть, не так уж и далеко и наше поле Куликово, и снова, уже в который раз, будет явлено Чудо, и из праха и унижения вновь восстанет наша страна, сильною и могучей…
Я уезжал из Вознесенья вскоре после похорон сгоревшего в бензиновом пламени шофера…
В тот день я проснулся рано утром от стука дятла в облетающем саду. Приглушенный двойной рамой, стук этот был похож на тиканье часов, отмеряющих наше земное время.
Сколько его осталось до нашего поля Куликова? Или, может быть, всего и хватит его, чтобы произнести эти два слова: «Господи, помилуй!»
У тихой воды
Этот старик только изредка появлялся в нашем поселке.
Он заходил на почту за пенсией, потом не спеша ковылял к магазину. Неторопливо наполнял там продуктами свою побелевшую от времени брезентовую суму. Потом долго сидел на крылечке магазина, тихий и лысенький, и, ласково улыбаясь, смотрел на прохожих.
Таким он и запомнился мне — тихонький старичок на крылечке. У ног брезентовая, набитая буханками хлеба сума, на коленях обтрепавшаяся фуражка, а в ней несколько восьмушек чая да кулек с дешевыми конфетами.
Никого не было в поселке у старика, и, кроме почты да магазина, он и не заходил никуда. Посидев на крылечке, взваливал на себя суму и брел в лес, где и жил — в доме на берегу лесного озерка.
Когда-то на этом озере стояла большая деревня. Но то ли выгорела в войну, то ли сгнила потихоньку в послевоенное десятилетие, только при мне уже ничего не осталось от нее, один стариковский дом. Да и этот дом сохранился благодаря лесничеству. Здесь, на озере, был кордон, пока не вышел старик на пенсию.
От поселка до лесного озера было недалеко, километра четыре, но редко кто выбирался сюда. Незачем было ходить…
Воды у нас и так хватало. И река, и Онежское озеро, и канал, прорытый вдоль его берега… Какая в этом водном царстве нужна еще вода?
И зачем тащиться к воде в лесную, буреломистую даль?
Нет… Никто не ходил на лесное озерко, разве что охотники, да и те только по весне, когда пробирались на глухариные тока.
Я побывал на лесном озерке случайно.
Трава не уродилась в тот год, на отведенном участке нам было не накосить на корову, вот и припомнились отцу старые заброшенные пожни, и в разгар сенокоса мы отправились искать их.
Увы… Мы так и не нашли ничего похожего на пожни. Давно заросли, должно быть, сенокосные поляны кустарником, как заросли ольхой и осиной лесные тропинки.
Зато часа через два, вдоволь поплутав по лесу, вышли мы к домику старика, стоящему у края тихой, затянутой кувшинками воды. Озерцо зарастало, и только посредине чернело открытое пространство.
Я уже говорил, что у нас в поселке было много воды…
Сколько я помню себя, столько помню и Свирь, текущую под окнами. Но наша вода была большой — по реке шли тяжелогруженые самоходки, а когда на моторке мы выезжали с отцом в Онежское озеро, распахивалась такая ширь, что захватывало дух…