Дальний приход (сборник)
Шрифт:
— Да ну тебя, — сказала бабка. — Конечное дело, яврей. Сам же видишь, какой хитрый. А с другой стороны, дак дурак. Так и не понял, что сестра не из-за меня его колотила, а за свои туфли лакированные… Боялась, что я в грязи их замочу, когда он напал на меня. В общем, со страху яврей-то этот уехал утром. Так и жили потом без агронома, и долго ведь жили…
— Нет! — снова повторил дед. — Агронома я знал. Вместе на барсука в партизанах ходили охотиться. Хорошего барсука тогда взяли. Сала натопили. Опенкина болела тогда, дак я ей в деревню сала принес. А она что говорит теперь? Повернется ведь язык сказать, что я рамы продал…
Петр Илларионович бормотал, навалившись на «коня», и глаза его были прикрыты.
Он засыпал…
— Ну что? — предложил Николай. — Еще по одной, да и пойдем. На ночлег устраиваться надо…
Старуха подмигнула нам и незаметно поменяла рюмку у деда. Полную придвинула к себе, а на ее место поставила пустую.
— Жалко, — сказал Николай. — Жалко, что уезжаете. Никого своих здесь не останется.
— Не останется, Колька, не останется… — согласилась бабка Клаша. — А чего мы сидим? Партизан-то наш выпил уже…
— Ага… — открывая глаза, сказал дед. — Здоровый барсук был.
Он решил было придвинуться к столу, долго качался на табуретке, потом — я подумал, что он падает, — качнулся и как-то очень ловко схватил рюмку, которую отодвинула от него бабка.
— Ишь ты… — сказала бабка Клаша. — Углядел ведь, хрень старый.
— А ты думала… — горделиво ответил Петр Илларионович.
— Да… — Бабка вздохнула. — За дурака тебя, Петя, не продашь. Назад принесут.
Засиделись мы в тот вечер у стариков. Уже погашены были все огни в домах, когда вернулись в Колину избушку и начали устраивать ночлег. И уже собирались лечь, когда в дверь постучали.
На пороге нашей избушки, еще сильнее вросшей в землю за эти годы, стоял незнакомый городской парень в голубой куртке.
— Вы знаете, что это мой дом? — огорошил он нас. — Я его купил у Петрова.
Николай не знал этого.
— А почему у Петрова? — спросил он. — Можно было и у Иванова купить, и у Сидорова… Я его купил еще восемь лет назад. А у Петровых дом за дорогой стоит.
— Сам Петров помер. Это его сын дом продал. А он говорит, что и этот дом отцу принадлежал.
— Принадлежал… — подтвердил Николай. — Пока он восемь лет назад мне его не продал.
— Короче, — сказал парень и нахмурился. — Вы с ним этот вопрос перетрите. А я сюда свой замок повешу.
— Мне с ним тереть нечего… — ответил Николай. — Мне все ясно. Вам не ясно — вы и перетирайте.
Разговор, неприятный и неожиданный, длился долго. Коля купил избушку, когда добраться из Ежовки до сельсовета было невозможно, и потому все дома покупались здесь просто, под расписку прежнего владельца. Но, с другой стороны, и покойный Петров тоже приобрел этот дом у Петра Илларионовича, не оформив покупку как положено.
Я безучастно сидел у окна и, стараясь не слушать его, думал о той исчезающей сейчас Ежовке, которую запомнил и полюбил в свой первый приезд сюда. И почему-то очень жалко было стариков — Клавдию Петровну и Петра Илларионовича.
И не только потому, что они стали ненужными в новой деревне и как бы изгонялись из нее…
Нет… Из них самих сейчас изгонялось что-то самое важное, главное…
Увы… Не было и в них уже прежнего покоя и восхитительного безразличия к тяготам жизни…
Скоро Николай ушел с парнем куда-то смотреть у кого-то какие-то документы. Я спросил Николая: нужно ли идти с ним, но он покачал головой.
Оставшись в одиночестве, я вытащил кипятильник и начал готовить чай.
А на улице стояла уже глубокая ночь. Только в нашей избушке, кажется, и светилось оконце. В свете, льющемся из окна, можно было различить лопухи под ногами, забор… Дальше все пропадало в неоглядной тьме, в которой тускло светилась Плюсса. С реки дул ветер, шумел в верхушках темных деревьев.
И снова, посреди этой темноты, почувствовал я, насколько осязаема здешняя тьма, наполненная неясными, непонятными звуками…
Если ты живешь в городе, в противоестественном шуме и суете, трудно привыкнуть сразу к деревенской тишине. Даже привычные звуки слышатся здесь иначе, и оттого кажутся наполненными каким-то таинственным значением. Вот и вода закипела в кружке так, будто заплакала голосами умирающих в ней русалок…
Николай вернулся часа через полтора.
Спать уже не хотелось ни ему, ни мне. Достали еще бутылку водки и выпили по рюмке. Потом вышли на скамеечку под окном. Потом, когда снова появился «совладелец» Колиной избушки, пили уже втроем.
Ночь была странная.
Свет из окна освещал только бутылку, открытую банку консервов, наши руки, а лица пропадали в темноте, и оттуда из темноты и звучали голоса.
«Совладелец» избушки рассказывал, что, конечно, он разберется с Петровым, продавшим ему избу, у него есть в городе ребята, которые такими делами занимаются, но вообще и Коле нужно быть готовым ко всему. Такое дело…
Коля не спорил. Он был согласен, что, если с беспроблемными ребятами связаться, нужно быть готовым к любым неожиданностям. У него тоже такие ребята на примете есть, он знает. Впрочем, он и сам тоже беспроблемный человек. Эта изба куплена им. И точка. Такие вот дела.
И так они мирно беседовали в темноте, что на второй бутылке мне даже обидно стало, почему нет у меня в Ежовке никакой недвижимости, сидел бы сейчас и беседовал бы, вспоминая рэкетиров и киллеров из кинофильмов.
И уже немало выпили, но водка — совладелец принес? — не кончалась, не кончалась и ночь, откуда-то из темноты, опираясь на своего «коня», вышел партизан Петр Илларионович и тоже подсел к «столику».
Дрожащей рукой поднимал стопочку и ругался на Ваську Петрова, который вот этак нечеловечит, а ведь было говорено ему, чтобы избенку эту не продавал, сам Петр Илларионович и говорил ему, что Колькина это избенка, у Кольки тут полдеревни куплено…