Дальняя гроза
Шрифт:
И он рассыпал по ложе дробный, похотливый смешок.
— То-то вы дремали с таким превеликим наслаждением, — поддел его Врангель.
Кончился антракт, в зале погасли огни, но занавес почему-то не поднимался. И тут на авансцену вихляющей походкой вышел высокий, с седой шевелюрой господин во фраке и, будто с церковного амвона, бросил в публику слова, извергая их в каком-то нечеловеческом экстазе, как в цирке:
— Милостивые государыни и государи! В то самое время, когда мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, с восторгом лицезреем прекрасных женщин, там, на фронте, — он ткнул длинным сухим пальцем
Сноп света внезапно ударил в ложу, где сидел Врангель, в ту же секунду стремительно взвился занавес, оркестр грянул туш, сгрудившаяся на сцене труппа и публика в партере, стоя, повернувшись к ложе, неистово зааплодировали. Там и тут раздавались крики «Виват!» и «Ура!».
Все ликовало в груди у Врангеля. Он стоял, как изваяние, сияя черными глазами, и казалось, что еще немного, еще один шквал аплодисментов, и он воспарит над партером, как воспаряют святые в проповедях священников.
Теперь, после такого оглушительного приема, спектакль и вовсе показался Врангелю не соответствующим той жажде славы и действия, которые всецело владели им, обжигая душу. Не дождавшись окончания спектакля, он покинул театр. За ним поспешили Волобуев и Крушинский.
Врангель был настолько вдохновлен приемом, что полностью игнорировал то обстоятельство, что этот второй «спектакль» был хорошо подготовлен и отрепетирован не кем иным, как Афанасием Никодимовичем Волобуевым, который сейчас шел вслед за ним и блаженно щурил глаза в предвкушении похвалы, а то и очередной награды.
— В гостиницу «Палас»! — распорядился Врангель. — Я чертовски проголодался.
— Да, ваше превосходительство, совершенно верно, не искусством единым жив человек, — охотно согласился Волобуев.
Однако обстановка в ресторане, куда они пришли, показалась Врангелю весьма неблагоприятной. Зал переполнен разношерстной, галдящей на разные голоса публикой. Столики были почти сплошь оккупированы изрядно «заряженными» офицерами. Одни, завидев Врангеля, поспешно вскакивали и вытягивались во фронт, другие продолжали звенеть бокалами. Со всех сторон гремели пьяные, исполненные дикого восторга крики «ура», вся ужинавшая публика выметнулась из-за столиков и черной тучей двинулась на Врангеля. Оркестр оглушительно грянул воинственный марш.
Врангель, ответив на приветствия взмахом руки, сел за ближайший свободный столик. За ним следом уселся Волобуев, указав место и Крушинскому.
Но побыть Врангелю вместе со своими собеседниками не дали. Восторженные возгласы не утихали, со всех сторон к нему протягивали бокалы с вином. Одни поздравляли с последними победами, другие лезли обниматься, третьи просили ответить на вопросы, среди которых были и явно наглые. Это бесило Врангеля.
Так и не поужинав, он покинул ресторан и вместе со своими спутниками поехал на станцию, в свой салон-вагон.
Только здесь, в привычной обстановке, он почувствовал облегчение и расслабился. В нем зрела, набирая силу, подспудная окрыляющая мысль: «Сегодня тебе аплодировал какой-то захолустный театрик, а завтра будет чествовать и прославлять вся Россия!» И эта мысль так согревала его душу, вливала такие мощные силы, что он позабыл и о дрянном спектакле, и о неприятных вопросах, которыми его, как пиками, пытались уколоть в ресторане. Он настроился на благодушный лад. Приказав подать ужин, Врангель по-домашнему устроился в кресле и впервые за все это время выдавил на своем колючем и хищноватом лице некое подобие улыбки.
Волобуев сразу же смекнул, что настал благоприятный момент для беседы, которая может пойти на пользу Крушинскому в работе над портретом.
Подали ужин. Врангель широким жестом длинных костлявых рук пригласил присутствующих к трапезе.
— Теперь вы и сами убедились, как тяжко бремя славы, — заговорил он с видом мученика. — Но это еще можно пережить. Гораздо более сложно другое. Я имею в виду нынешнюю обстановку. Вас, господин Крушинский, я вынужден предупредить, что все мною сказанное отнюдь не для прессы. Предупреждать вас о последствиях какого-либо малейшего даже разглашения считаю излишним. Тем более что вас опекает такой надежный патрон. — Врангель положил длинную худую ладонь на мясистое плечо Волобуева. — Чтобы понять меня, вам должно проникнуться сложностью той ситуации, в которой мне по предначертанию всевышнего выпало действовать.
Врангель отрезал кусочек сочного, с кровью, бифштекса, тщательно прожевал его, запил вином и продолжал:
— Нами отбита у красных громадная территория. Ценою огромных, не поддающихся описанию жертв. Но на ней царит первозданный хаос! Кубань и Дон управляются целым выводком мелких сатрапов, начиная с губернаторов и кончая самым захудалым войсковым начальником, комендантом или контрразведчиком. Обыватель положительно сбит с толку, запуган и не знает, кого ему слушаться, чьим повелениям внимать. Целые тучи всевозможных авантюристов заполонили отбитую у врага территорию и, пользуясь преступным бессилием власти, проникли во все поры государственного организма.
Врангель откинулся в кресле, заговорил еще более торопливо, отрывисто. Язык не поспевал за мыслями, и фразы были похожи на спешащего человека, то и дело спотыкающегося о неровности дороги.
— Законность предана забвению. Каждый дудит в свою дуду. И знает, каналья, что действует совершенно безнаказанно. Губительный пример, к величайшему сожалению, подается сверху.
— Один Май-Маевский чего стоит! — угоднически вставил Волобуев. — Пьет без продыху и просыпу, устраивает оргии.
— Май-Маевский не в счет, — резко оборвал Врангель. — Вы, Афанасий Никодимович, хитрец. Бьете из пушек по воробьям. А о птицах покрупнее почему-то умалчиваете.
— Так я, ваше превосходительство, и до крупных птиц доберусь.
— Ну-ну...
— А чем Антон Иванович лучше? Тем, что не пьет? — будто в омут прыгнул Волобуев. — Так это не бог весть какая заслуга.
— Вот именно, — напористо продолжал Врангель. — Меня всегда возмущало, что людям, не способным справиться с выпавшей на их долю ответственностью, более того, колоссальной исторической задачей, как раз судьба и вручает штурвал государственного корабля. Это же возмутительный парадокс!