Дальше самых далеких звезд
Шрифт:
– Почему тебя назвали Людвигом Клейном? – спросила Дайана. – Есть ли какой-то смысл в твоем имени?
– Людвиг был сыном капитана, погибшим на Шамбале, – послышалось в ответ. – Клейн… Капитан говорит, что Клейн – математик древности, такой далекой, что даже Архивы не ведают, на какой планете он родился. Может быть, на Земле, на Офире или вообще в другой галактике… Меня назвали в честь этих людей.
– Разве ты – математик?
– В определенном смысле. Я – Корабль, а жизнь Корабля – это расчеты. Маршрут и ориентация в пространстве, потребность экипажа в воздухе, пище и
Она объяснила. На стенах всколыхнулись морские воды, и ветер, теплый южный ветер, принес огромную птицу, белоснежную, с гибкой изящной шеей и крыльями, словно два полумесяца. Мгновение птица парила над Дайаной, так близко, что можно было ее коснуться, потом торжествующе вскрикнула и устремилась к иллюзорным облакам.
– Наступит время, ты тоже полетишь, – промолвил Людвиг. – Я даже знаю, когда это случится и почему произойдет. Но не будем, милая сьона, предвосхищать грядущее.
– Не будем, – согласилась доктор Кхан.
Она запрокинула голову. Птица, крохотная и едва заметная, все кружила и кружила в облаках.
Движения на корабле определенно не хватало. Калеб привык странствовать с тяжелой ношей, прорубать дорогу в джунглях, лезть на скалы, бороться с бурным течением рек, зноем пустынь или холодом ледников – словом, бродить в местах отдаленных и столь опасных, что даже их созерцание устрашало, а явь казалась сущим адом. У Людвига имелись имитаторы, но привычной нагрузки они не давали. Бегать по палубам? Это казалось такой же глупостью, как попытка нырнуть в бассейн, где воды чуть выше пояса.
Он спустился на нижний ярус, в ангары. Их было два: в первом находились вездеходы-краулеры, авиетки и орбитальные челноки, весь транспорт – на гравиплатформах; во втором, около стыковочного шлюза, – катер, крупный спускаемый аппарат, предназначенный для высадки на планету. За ними шли трюмы, забитые продовольствием, снаряжением и дарами для туземцев, небольшой отсек роботов, закрепленных в прочных стойках, и камера глубокой гипотермии с лабораторными крысами. Здесь было где побегать – центральный проход тянулся почти на двести метров. В неярком свете корпуса машин казались замершими на миг чудовищами, что подстерегают добычу, катер выглядел целой скалой, а роботы – сворой хищников в блестящих панцирях. Здесь царила бодрящая прохлада, как в высокогорье у границы льдов.
Калеб пробежался пару раз, глубоко втягивая холодный воздух. Палуба пружинила под ногами, чуть светился высокий свод, тускло поблескивали металл и пластик, над диафрагмой шлюза горели зеленые огни. Развернувшись у большого краулера, он ускорил темп, промчался мимо наземных машин, мимо авиеток со сложенными крыльями, мимо стреловидных челноков и угловатой глыбы спускаемого аппарата. Последний отсек встретил его тишиной и полумраком; андроиды и боевые механизмы были похожи на древних рыцарей, закованных в сталь, роботы-монтажники будили память о гигантских пауках с Биквары.
– Сделать освещение поярче? – спросил Людвиг.
– Благодарю. Нет нужды.
В огромном пространстве голос раскатился словно рык трубы. Но роботы не шелохнулись, продолжали спать в своих стойках, сомкнув смотровые щели, свесив многопалые конечности.
– Ты бегаешь для тренировки или для удовольствия? – Людвигу пришла охота поболтать.
– Для удовольствия, – ответил Калеб. – Я не нуждаюсь в тренировках.
– Почему?
– Это занятие бездельников. Мы, Охотники, работаем.
Пауза. Несколько мгновений в ангаре раздавались только звук дыхания и топот башмаков.
– Я слышал твой рассказ о том, что случилось на Опеншо. Этот человек… существо, которое ты убил… его в самом деле нельзя было вылечить?
– Мнения дуайена тебе недостаточно? Он физиолог, специалист… Кажется, он выразился ясно.
– Вполне. Но вот парадокс: люди могут создать разум, подобный моему, но не способны излечиться от болезни мозга.
Калеб остановился.
– Почему же не способны? Опухоль не проблема, и нарушения психики тоже. Существует брейн-терапия.
– Так в чем же дело?
– В том, что гидра – не опухоль. Она протягивает в мозг сотни тонких нитей, сращивает их с нейронами, и эти метастазы невозможно удалить. В наши времена, Людвиг, почти не осталось неизлечимых болезней, и эта – одна из них. Как смерть.
– Как смерть… – повторил Людвиг. – Но смерти можно избежать. Существует реверсия.
– Реверсия – способ продлить молодость и жизнь, но смерти никто не избежит. Четыре-пять столетий – предел, и тебе это известно, – возразил Калеб и смолк, обдумывая пришедшую в голову мысль. – Мне кажется… да, я почти уверен… я давно догадывался, почему так важна наша экспедиция. Это другое человечество, борги, они живут сотни лет, и без всякой реверсии! Нам бы это тоже подошло… Как ты считаешь, Людвиг?
– Думаешь, наши ученые должны с этой целью исследовать боргов?
– Думаю, что это первая попытка… или вторая, если считать открывших Борг разведчиков. Будут и другие. Вероятно, наши специалисты составят лишь общий обзор. Их всего трое – слишком мало для изучения целой планеты и расы, населяющей ее.
– Мало, – согласился Людвиг. – Зато среди них – сьона Кхан. Она тебе нравится?
– Гораздо интереснее, нравлюсь ли я ей, – пробормотал Калеб. – Кстати, что ты знаешь о брачных обычаях Авалона? Бозон Творец! Вот не повезло! Девушка, как-никак, с супругом, и он мой наниматель.
– Я подготовлю справку по этому вопросу, – откликнулся Людвиг. Затем добавил: – Помнишь, что говорил сьон Аригато об Авалоне? О том, что планету назвали по созвучию с авалл ‘ тагрим, ее народом?.. Эта традиция существует до сих пор и сохранилась в земных и офирских именах. Дайана Кхан… Д ‘ Анат ‘ кхани, Дар Южного Ветра… Так она сказала.
– Похоже, ты ведешь с ней очень содержательные беседы, – буркнул Калеб. – Не мешает хозяйственным делам? Путь у нас дальний, хлопот много.
– Не мешает. Я ведь тебе говорил: у меня динамически распределенный полиморфный разум. – Пауза. Потом: – Будь с нею поласковее, Калеб. Она несчастна, очень несчастна.