Дама и лев
Шрифт:
Так, ухмыляясь и ощущая, что бодрый дух вернулся к нему, он предстал перед Варином из Лонрэ, сенешалем Ротру Першского. Его сеньор, граф, живо отозвался на послание Суйеров. Глядя на зверовидного гиганта-германца, замершего перед ним, Готье понял, что врага такого иметь было бы опасно. Тем лучше, сказал он себе. У него и жестокости хватит, и рука не дрогнет, когда придёт время решать те задачи, которые на него возложит Готье. Он начал с традиционной формулы вежливости:
– Варин Волчий Глаз, моё сердце переполнено благодарностью к нашему господину графу Першскому. – Германец не переменился в лице, только перевалился с ноги на ногу. – Нас оскорбили, и мы обязаны отомстить. Ты готов?
Варин ответил без колебаний:
– У
Готье был удовлетворён. Так всё и должно происходить, и так отныне будет. Если этот человек хотя бы наполовину так грозен, как кажется, они не только захватят Сент-Нуарскую предательницу (а в его сознании всё, что произошло две ночи назад в замке, было ни чем иным, как предательством), но Готье ещё вдобавок станет самым приближённым вассалом графа Першского, и Суйеры будут командовать сражениями между баронами Французского королевства. А после этого (в конце концов, почему бы и не помечтать) Ротру Першский женат на представительнице рода Блуа, кровной родственнице короля, однако ещё пару поколений назад её предки были нищими норманскими рыцарями, наёмниками, как тот, что стоял перед ним, призванными, чтобы защищать монастыри от викингов.
– Сначала мы должны захватить Аэлис, первородную дочь владельца Сент-Нуара. Сам хозяин – тяжело ранен. Чего бы мы ни сделали, чтобы сократить его мучения в этом мире, всё будет мало. – Он криво улыбнулся. – А ещё у меня счёт к капитану его гвардии. Так что его оставь мне.
Варин невозмутимо взирал на Готье Суйерского. Мужчины, с которыми ему довелось сражаться, те, что не умирали от первого же удара топора, те, что не удирали, визжа, как свиньи, не были такими белолицыми и не имели таких тонких дамских рук, как его нынешний собеседник. Ну, в крайнем случае можно придумать что-нибудь, чтобы он не мешался под ногами. Варин из Лонрэ почтительно поклонился и пошёл за своими бойцами. Он тут же выкинул Суйера из головы: имелась дичь, которую следовало поймать.
Брат-кантор Фульше чуть ли не бежал по галерее внутреннего двора к церкви. Вот-вот зазвонят к повечерию, а он заболтался с братом-аптекарем, выпросив у него настой коры бука на сладком вине вместо отвратительной примочки из лука и куриного жира, которую тот предлагал поначалу. У аптекаря было особое пристрастие к использованию лука в своих снадобьях, но Фульше категорически отказался терпеть жуткую вонь, которую извергал бы во время пения псалмов, если бы прикладывал луковую кашицу к зубам. Он ускорил шаг: братья, должно быть, уже собрались на хорах в ожидании кантора: он должен был руководить их пением во время ночной службы. В нише у дверей стоял армарий, в котором хранились священные книги. Он собирался открыть его, чтобы достать антифонарий, когда заметил, что в глубине галереи молча замер один из братьев. Низкорослый, тщедушный, мальчишка, должно быть, хотя без сомнения старше пятнадцати лет, потому что по уставу в монастырь давно уже не принимали облатов 9 . Ряса с капюшоном, которую ему выдали, была широка, а рукава длиннее на целую пядь, чем требовалось. Подол волочился по полу. Черты лица его выражали смирение: опущенные глаза, молитвенно сложенные руки, склонённая голова. Юный брат, без сомнения, новиций, дрожал, явно нервничал. Фульше показалось странным, что аббат ни словом не упомянул о том, что в братстве появился новый член. Правда, с тех пор, как кантор мучился адскими зубными болями (потому что без сомнения сам дьявол наслал их на него в наказание за сквернословие), ему было не до мелких монастырских новостей. От бесконечных примочек, отваров и настоев он потерял бы счёт времени, если бы не благословенные колокола, отбивающие часы.
9
Послушник,
Фульше смотрел на новичка благосклонно. Когда он сам поступил в монастырь Мон-Фруа в качестве новиция, он так же, между молитвами, дрожал и замирал от восторга перед красотой Творения. Ведь нет сцены более возвышенной, за исключением видения Богородицы с младенцем на руках, чем хор братьев-цистерцианцев в белых одеждах, поющих псалмы recto tono 10 во славу Господа. Он поманил новиция пальцем, чтобы не прерывать сосредоточенного молчания, показывая знаками, что тоже направляется на службу. Новиций не поднял глаз, но, помедлив, последовал за ним. Фульше взял антифонарий и через дверь, предназначенную для монахов, вошёл на хоры. Новиций шёл за ним. Через несколько минут голоса братьев уже трижды гармонично выводили начальные слова службы. «Domine, labia mea aperies, et os meum annuntiabit laudem tuam» 11 , а Фульше, как руководитель хора, приступил к третьему псалму, как предписывали правила устава святого Бенедикта. «Domine quare multiplicati sunt hostes mei multi consurgunt adversus me.» Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня! 12 Стихи псалма свободно текли с уст Аэлис, служба несла ей покой и утешение. Падре Мартен обучил её начаткам латыни так что монахи ничего не заподозрили. Сердце её уже не колотилось так бешено, она перестала дрожать, а холодный пот, стекавший по спине, под рясой виден не был. Девушка глубоко вздохнула и наконец осмелилась оглядеться по сторонам. Она оказалась в последнем ряду хора, к счастью, вдали от главного алтаря, где аббат Гюг на скромном возвышении совершал мессу. Над алтарём возвышался процессуальный крест с распятием, единственное изображение Христа во всей церкви. Остальные стены огромного зала были пусты, но это не помешало Аэлис испытать изумление и восторг перед величественным сооружением, внутри которого она находилась. Гигантский свод, оканчивающийся стрельчатыми арками, возвышался на тридцать пье, этот тёмный, как ночь, потолок опирался на стройные колонны, подобные кипарисам, и казалось чудом, что они выдерживают тяжесть переплетающихся арок, нависающих над головой. Сначала Суйер, теперь Мон-Фруа. Все пути, которые прошла она с тех пор, как покинула родные стены замка Сент-Нуар, оставляли в душе её сильные и живые впечателения, будь это мелодичное пение монахов-цистерцианцев, которые, закончив славословие, сейчас приступили к предначинательному псалму, или ночь отчаянного бегства из Суйера, даже чёрная шкура пантеры на коленях у омерзительного Ришера – всё навсегда заняло своё место в её воспоминаниях. До чего же чудны пути твои, душа человеческая: несмотря на то, что ноги Аэлис вели её в Сент-Нуар, и она готова была спешить туда хоть пешком, хоть ползком, если придётся, чтобы узнать, как там отец, в последние дни память её сохранила гораздо больше событий, чем все, что накопила она в унылые часы ожидания в башне за изучением тривиума с отцом Мартеном или за прялкой, свивая в бесконечные нити хлопковое волокно и спрашивая себя, вернётся ли когда-нибудь Жиль из священного похода.
10
recto tono – верным тоном (лат.)
11
Господи, отверзни уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. (Псалтирь 50:17)
12
Псалтирь 3:2
Конец ознакомительного фрагмента.