Дама из Амстердама
Шрифт:
«Когда же он поймёт, что я — ему не мать?» — каждый день вглядывалась она в сына, а Клаус-Иосиф на неё больше не смотрел, а если поглядывал иногда — то мельком, кивая и шмыгая носом.
«Признал, выходит, меня за мать свою!» — решила Танечка, откликаясь на «Вайолет».
Как и вчера, она сидела в лавке на углу площади Мармелад.
Был день. Она задремала и не увидела, как в кружевную лавку зашёл незнакомец, он долго глядел на кружево, за которым, вглядываясь закрытыми глазами в компьютер, сидела Танечка.
Танечка спала и не сразу заметила его. А когда проснулась, то пожала плечами и улыбнулась ему.
«Какой грустноватый человек, — подумала она. — А почему?»
Танечка теперь каждый день меняла наряды, выуживая их из огромной комнаты, вход в которую она случайно нашла, когда искала выход на улицу. Сегодня на ней была юбка «мумба-юмба» из сиреневых шифоновых листьев и белая кофта, которую она сначала приняла за парашют.
«Ну и фифа эта Вайолетта! — с уважением подумала Татьяна Андреевна о настоящей владелице всего этого богатства. — Фифа… Фифочка! Интересно, он на меня смотрел или на „мумбу-юмбу“ на мне?» — Татьяна Андреевна потрогала юбку и огляделась.
— А кто это был? — шёпотом спросила она у продавщицы.
— Господин Ольсен, — улыбнулась та. И Танечка решила дальше не спрашивать. Неудобно.
Соблазн денег… У Танечки никогда не было столько денег… Сколько их она каждый вечер после работы несла домой в розовой сумке, чтобы положить потом на счёт в банке.
«Я просто опоздала в эту лавку лет на шестьдесят», — подумала она и тут увидела его — того самого, который заходил сегодня и смотрел на неё сквозь тюль.
Он был, как и Танечка, седой и очень высокий.
Он шёл в её сторону, и она остановилась.
«Счастье догоняет меня», — подумала Танечка и пошла потише.
Но и в этот раз счастье снова прошло мимо её.
«Ну, почему? — подумала Танечка. — Значит, это снова — чужое счастье, которое я приняла за своё? А когда же придёт моё? — И посмотрела по сторонам и в небо без дна Танечка. — Оно придёт, а меня уже не будет на земле — я ж не вечная, Господи».
На небе, не поверите, случился страшный переполох. Шум, пух, перья!..
Вызвали дежурного по розливу счастья и так пропесочили!.. Он потом два дня сидеть не мог и, разозлившись, а ангелы тоже буйствуют, — вылил на Танечку целую канистру счастья, которая предназначалась для миллионеров и их любовниц.
Татьяна Андреевна как раз спала и проснулась совершенно мокрая — и очень расстроилась, не понимая, что это она в счастье лежит, а не в двух чашках чая, которые выпила на ночь.
ПОИСКИ
Когда и через неделю Татьяна Андреевна Панкова не вернулась в свою квартиру, Юра испугался уже всерьёз.
Он разгладил записку, которую оставил в прошлый раз, снова прочёл, потом смял и положил в карман: «Танечка, ключи у меня. Юра».
И стал обзванивать всех своих одноклассников, кто так или иначе принимал участие в жизни состарившейся классной руководительницы… Танечка была такая училка, что её любил не он один, и значит, надежда найти её живой — всё ещё имелась. Ведь все мы живём, держась за ниточку чьей-то любви.
Гущин семь раз повторил рассказ о том, как и когда Танечка оставила квартиру, как он вошёл туда и обнаружил записку, где говорилось «про даму с сумкой из Амстердама, и что она сама отправилась куда-то искать её»…
— На неё это похоже!.. Танька такая, — повторяли бывшие ученики, уже пожившие люди. — Очепятка наша.
Это было прозвище Татьяны Андреевны.
— Как же мы без Таньки теперь? — спрашивали они Гущина.
— Не знаю, — семь раз повторил он.
ОЧЕПЯТКА
— Вот ведь, вроде бы… А без неё, словно улетело что-то из жизни раз и навсегда.
Они сидели на кухне у Панковой — семь её любимых учеников и одна ученица.
— Она мне сказала — нет человека лучше тебя! И я поднялся…
— Она отмыла меня, я жил у неё полгода, — сказал бывший бомж, а теперь районный депутат.
Собрались, все кто её любил, и кому она протянула руку помощи в самый сложный момент их жизни. И стали искать увесистые основания четырёхдневного отсутствия Панковой Татьяны Андреевны.
— Где же её искать?! Ты все морги обзвонил? — поочерёдно спрашивали они Гущина.
Тот устал кивать.
— Её нет, — тяжело вздохнула девушка-мулатка. Почти негритянка, только светленькая.
— А ведь её могли убить, — сказали сразу двое. К ним повернулись.
— За что? — спросили их.
— Из-за двухкомнатной квартиры, к примеру, — ответил за них районный депутат.
— Да её никто не занял и не претендует даже, я проверял уже, — сказал Гущин. — А что вы на меня все смотрите? На меня что ли думаете?
— Нет, Юра не мог, он бы нам тогда не позвонил, — обвёл глазами всех районный депутат.
Юрий Тимофеевич покраснел от обиды:
— Вы что?!
— Мы же не ругаться сюда пришли, — примирительно сказал самый богатый из них — губернатор Чукотки. — Давайте думать, где кроме, как в морге, может быть Танечка.
— В какой-нибудь больнице? — тяжело вздохнула актриса. — Ты проверял?
— Проверял, — кивнул Юра.
— У своей подруги или друга, — подал голос водитель губернатора.
— Нет, — помотали головой районный депутат и актриса. — Она очень не любила кому-то докучать!
— А если её с улицы забрали, как потерявшую память, и засунули в какую-нибудь ночлежку? — предположил самый маленький из них и добавил: — Я жил у Татьяны Андреевны, пока разводился.
— Нет, вряд ли, — с ходу отверг это предположение Юра. — Старух в ночлежки не берут. А беспамятных — тем более.
Они снова замолчали, разглядывая жёлтые фотографии на стенах, а потом и друг друга. И чувствовалось — им жаль, что уже никогда они не будут детьми.
— «Чем хуже почерк, тем талантливее человек» — так говорила Татьяна Андреевна, — сказал чукотский губернатор. Очень веско сказал.