Дама Пик

Седов Б. К.

– А я так же думаю. И нечего тут рассуждать.

Я взял из Тюриной пачки еще одну сигарету, не торопясь, раскурил ее и стал рассуждать вслух.

– Значит, если не мужик – то пидар. Понятно. А за что ты, Берендей, сидишь?

– А мы с корешами хату поставили, да менты расторопнее оказались. Повязали с поличным.

– А в хате, когда вы ее чистили, кто-нибудь был?

– Старуха с внучкой и пацан еще.

– Пацану-то сколько лет было?

– Не знаю, лет двенадцать, наверное.

– Значит, трое. А вас сколько было?

– А нас тоже трое.

– Ну, это нормально. Трое на трое. Это – почестному.

Наверное, Берендей почувствовал, что дело пахнет керосином, потому что стал часто зыркать на меня исподлобья и переминаться с ноги на ногу.

– А что ты, Берендей, царь лесной, переминаешься? Может, в туалет хочешь сходить? Так сходи. Нам спешить некуда. Параша знаешь, где?

– Знаю.

– Это хорошо, что знаешь. Очень даже хорошо…

Ну, тут его и вовсе заколбасило. Однако стоит, не дергается.

– Та-ак, – продолжил я экзекуцию, – вас, значит, тоже трое было. И все ребята молодые, крепкие, вроде тебя?

– Нормальные ребята, обычные.

– А старуха та, наверное, метра два ростом, здоровая такая и с косой. Да?

Берендей удивился и ответил:

– Да нет, обыкновенная старуха, в кресле с колесами.

– Это что, спортивное такое кресло? Для гонок? Тогда у нее руки накачанные должны быть.

– Да какое там спортивное, – заныл Берендей, чувствуя, что подкрадывается жопа, но неизвестно еще, какая именно и с какой стороны, – обыкновенное инвалидное кресло для этих, как их… для парализованных.

– А-а-а… Старуха, значит, парализованная. Жаль. Ну, тогда внучка лет двадцати и айкидо занимается.

– Какое там айкидо, – позволил себе усмехнуться Берендей, – девчонке и десяти лет не было, классе в третьем учится, наверное.

– Ну, не скажи, – глубокомысленно заметил я, – боевым искусствам иногда с шести лет обучать начинают. Правда, не здесь, а где-нибуль в Шао Лине… Ну, тогда, значит, пацан этот двенадцатилетний с волыной был. Не иначе.

– Не было у него никакой волыны, он на кухне ножик схватил, когда Бывалый девчонку эту на диван завалил.

– Девчонку – на диван? – переспросил я, чувствуя, как в районе солнечного сплетения начинает собираться тугой адреналиновый узел, – а он что, по мохнатым сейфам, что ли? Хотя у девчонки этой сейфик должен быть гладенький, нежненький, маленький… Что скажешь? Любишь такие сейфики?

– А кто ж их не любит, – ляпнул Берендей, и я увидел, что он сразу же пожалел о сказанном.

Все, решил я для себя. Я вам обоим сейчас сделаю. Я, бля, изменю вашу судьбу раз и навсегда. Но не будем спешить.

Я прикурил новую сигарету от окурка старой и спросил:

– Пацан, значит, с ножиком кинулся… Ну и что дальше?

– А Бывалый дал ему раза, он и скопытился.

– Что значит – скопытился?

– А ударился головой об угол тумбочки, и все.

– Убился, стало быть?

– Ага, убился.

– Понятно. А старуха?

– А она от инфаркта крякнула, когда я ее привязывать стал. Да ей и так уже пора было, зажилась, старая галоша.

Он пренебрежительно хмыкнул.

– Ну, пора, так пора. Так Бывалый девчонкуто натянул?

– Натянул.

– А потом менты приехали. Так?

– Так.

– И, значит, вы так ничего и не успели прихватить?

– Ничего. Свалили только в скатерть барахло всякое мелкое с тумбочки, колечки там всякие, потом деньги в вазе лежали, ну еще кое-что… Да не успели. Не было нам фарта в тот день.

Я помолчал, подавляя в себе дикое желание убить этого подонка прямо на месте, и медленно произнес:

– Да. Вам не было фарта в этот день. Точно. Это был самый несчастный день в твоей жизни. А подельники твои?

– Бывалого мент грохнул из Макарова, причем не при сопротивлении, а просто так, когда увидел девчонку на диване. Падла ментовская, он ведь не имел права! Скажи, Знахарь, не имел ведь, правда?

– Конечно, не имел. Это только ты имел право вломиться в хату и устроить там все это. А третий? Кто там у вас третьим был?

– Чапаев. Ну, кликуха это. А так – Вован Шадурский.

– И где он сейчас? – В другой камере. – Хорошо.

Все было сказано, и пора было выставлять оценки в дневник.

В камере стояла мертвая тишина.

Я уже знал, что ждет этих двух, нет – трех ублюдков.

Но они пока не знали.

И, признаюсь, я испытывал некоторе удовольствие, заставляя Берендея с Шустрым стоять передо мной и слушать мое молчание. Да, я испытывал жестокое удовлетворение и продлевал его, не торопясь объявлять свое решение. И, если бы обстоятельства были другими, я приказал бы моим воинам посадить этих двух мерзавцев на колья. И чтобы не сразу, а медленно. чтобы свежеоструганный, аккуратно заточенный, тонкий ствол дерева входил Берендею в очко часов пять. Чтобы он медленно разорвал его внутренности, прошел через грудную клетку, отодвинув в сторону сердце и легкие, и вышел через его поганое горло. И чтобы потом этот острый деревянный кол прополз сквозь его мозг и уперся в макушку, но только с внутренней стороны.

Жаль только, что он не смог бы жить до самого конца…

А еще я хотел бы, чтобы все, кто был сейчас в камере, видели это.

Хотя… Практика показывает, что публичные казни ничего не меняют. Разве что карманники в это время собирают повышенный урожай.

Я вздохнул и, отогнав кровожадное, но приятное видение, сказал:

– В общем, пацаны, я вас понял.

Берендей слабо улыбнулся. Ему, наверное, показалось, что топор просвистел мимо, но он, конечно же, глубоко ошибался.