Дама Пик
Шрифт:
Больше – ничего.
Войдя в камеру, Пинько молча указал Знахарю на один из стульев, а сам уселся напротив. Устроившись на стульях, мужчины посмотрели друг на друга, и, увидев в глазах капитана знакомый прозрачный голубоватый налет, Знахарь усмехнулся.
Капитан расценил его усмешку по-своему и спросил:
– Что, думаешь, сейчас начальник колоть тебя начнет? Дело шить? Не дождешься. Больше мне делать нечего.
– А я ничего не думаю. Я сижу. А думать – это вам надо, – привычно и равнодушно парировал Знахарь.
– Ишь ты, умный какой, – так же привычно и равнодушно отзвался Пинько.
Посмотрев на Знахаря с таким выражением, будто сомневался, стоит ли вообще говорить, зачем пришел, Пинько увидел, что этот отработанный годами взгляд, который обычно выводит зэков из равновесия и заставляет их отвечать нетерпеливым взглядом «ну, давай, давай, говори, не томи, чего мучаешь», не произвел на Знахаря никакого впечатления.
Недовольно хмыкнув, Пинько вынул из кармана небольшой, размером с визитку, конвертик, тщательно заклеенный со всех сторон, который вдобавок был перекрещен скотчем.
Держа его в руках, он многозначительно посмотрел на Знахаря, теперь уже без особой надежды ожидая увидеть взгляд собаки, которая следит за куском сахара и инстинктивно поворачивает голову вслед за движениями руки, держащей этот вожделенный кусок.
Знахарь усмехнулся и спросил:
– Ну, ты чего ждешь-то? Что я сейчас тут тебе служить буду? Может, сплясать тебе или песенку спеть? Это я могу. Только как бы тебе от моих песенок худо не стало. Голос у меня плохой. Понимаешь? Слуха нет.
Пинько с недовольной миной пустил письмо по столу прямо к рукам Знахаря, потом достал сигареты и зажигалку. Закурив, он откинулся на жесткую спинку стула и, демонстративно изображая, что ему совсем неинтересно, что там, в маляве этой, написано, стал оглядываться, хотя знал, что ничего, ну ничегошеньки нового он тут не увидит.
А Знахарь тем временем не торопясь, аккуратно отодрал ногтями скотч, отслоил приклеенный поверх складок письма кусочек бумаги, служивший контролькой, и, развернув сложенный во много раз лист четвертого формата, начал читать текст, распечатанный на компьютере.
«Это сделала я. Острый, Ермак и прочие хотели убрать тебя в тот же день. В „Крестах“ то же самое, но меньше возможностей. Не спи. Берегись Пекаря. Жди меня. Я сделаю ВСЕ. Ты нужен мне живой. Скучаю по твоему…»
Вместо подписи красовался неумелый рисунок, изображавший фигурку, летящую вниз головой с моста. От ног фигурки к мосту тянулись линии, которые, судя по всему, должны были изображать резинки.
«Понятно», – подумал Знахарь и, прочитав письмо еще раз, взял со стола зажигалку и поджег его.
Пинько дернулся было, но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Знахаря, снова откинулся на железную спинку стула.
Привычка совать нос везде в надежде найти информацию, которую можно было бы использовать с выгодой для себя, стала его второй натурой, и, пока Знахарь читал, Пинько думал о том, что хорошо бы узнать, о чем там, в письме этом, написано. У него даже не возникало мысли о том, что от иной информации за версту пахнет смертью.
Вообще капитану Пинько очень везло.
За все время службы в него не то что ни разу не выстрелили, но даже ни один пьяный или подследственный не дал ему в рыло. Вот уж везение так везение! За четырнадцать лет ни одной царапины и ни одного синяка.
А когда во время очередной ведомственной пьянки знакомый старлей из убойного отдела, с трудом ворочая языком, сказал ему, строго вертя под носом кривым пальцем, что это не к добру, что судьба, мол, свое все равно возьмет, причем возьмет сразу за все упущенное, то есть вломит так, что мало не покажется, пьяный Пинько легкомысленно отмахнулся и сказал, что все это ерунда. Он, мол, материалист и во всю эту хреновину не верит. Старлей многозначительно кивнул и упал под стол.
Письмо догорело, и Знахарь нахально сдул пепел на пол.
Пинько, конечно, на это было глубоко наплевать, но он нахмурился, выдержал неодобрительную паузу и, делая вид, что спрашивает просто от скуки, сказал:
– Тут ходят слухи, что ты, герой, генерала ФСБ завалил. Что – правда завалил?
– Да мало ли кого я завалил, – лениво ответил Знахарь, – тебя не завалил, и слава Богу.
– Ты не борзей, – повысил голос Пинько.
– А ты не задавай дурацких вопросов, – отбил Знахарь.
После этого собеседники сидели молча еще минут пятнадцать, стараясь не глядеть друг на друга. Оба понимали, что нужно делать вид, что тут идет беседа. Наконец, взглянув на часы, Пинько нажал на кнопку, привинченную к столу, и в дверях показался вертухай.
– Концерт окончен, – сказал Пинько, вставая, – в камеру его.
Вернувшись в камеру, Знахарь отмахнулся от любопытствующих и завалился на койку. У изголовья с равнодушным лицом стоял уже другой посланник Ганса. Но он занимал так же мало места и всем своим видом показывал, что ему нет дела абсолютно ни до чего, кроме сохранности объекта, которым являлся Знахарь.
Закинув руки за голову, Знахарь упер невидящий взгляд в провисшее брюхо верхней койки и глубоко задумался.
А подумать было о чем.
Записка, которую он со второго раза выучил наизусть, при всей своей краткости содержала уйму интересных и важных вещей.
Во-первых, несмотря на то, что текст записки был отпечатан на компьютере, сомневаться в том, что ее автором была именно Наташа, не приходилось.
Человечек, прыгающий с моста с резинками на ногах…
Когда Знахарь увидел этот полудетский рисунок, ему тут же вспомнилась встреча с Наташей в ее уютной, как она сама выразилась, норе.