Дама с единорогом
Шрифт:
— Погодите! — Мэрилин предприняла последнюю попытку удержать его. — Помните, я обещала Вам отдать что-нибудь бедным? У меня тут есть несколько вещей… Вы не посмотрите, подойдут ли они Вам?
Священник покорно поднялся вслед за ней в личные покои хозяев — ту часть замка, где он ещё не был. Мэрилин привела его в свою спальню, где приторно пахло вереском и фиалками. Фиалки были повсюду, даже за распятие был заткнут засушенный цветок.
Встав на колени с тем расчётом, чтобы священник мог оценить все прелести её фигуры, Мэрилин отомкнула сундук и вытащила
— Как Вы думаете, это не слишком для них? — Она указала на пожелтевшую от времени и частых стирок рубашку. — Я ведь понятия не имею, что они носят.
— Думаю, это подойдёт, — пробормотал Бертран. Он никогда ещё не видел, что женщины скрывают под одеждой, и теперь, зная, что покрывается краской, старательно отводил глаза от разбросанных по полу рубашек.
Заметив его смущение, Мэрилин мысленно улыбнулась. Собрав всё в узел, она протянула вещи священнику. Решив разыграть партию до конца, она невинно сказала:
— Мне нужен Ваш совет, святой отец. Матушка утверждает, что модницы открывают ворота греху. Но можно ведь в меру открывать то, что создано Богом? Если он создал человека как совершеннейшее из всех своих созданий, то и всё в нём совершенно, а раз так, то нет ничего дурного в том, чтобы радоваться этому совершенству.
— Ваша мать права, — строго ответил отец Бертран, мельком скользнув глазами немного ниже горловины её платья. — Женщины не знают меры и легко переходят границы разврата. Вам же, юная сеньора, я напомню, что тело — юдоль низменных пороков и греха, а не совершенство, о котором Вы мне говорили. Совершенна лишь душа, а плоть, её темница, — суть игрушка дьявола. Кто же говорит иное — еретик, и должен быть предан в руки церковного суда. Подумайте об этом пока не поздно, сеньора!
Глава XIX
Тело Монтгомери было вымыто, тщательно завернуто в покров и погружено на телегу — граф решил похоронить его на родине. Служка из ближайшей церкви стоял возле заднего колеса и монотонным голосом распевал псалмы.
— Да заткнешься ты, щенок! — прикрикнул на него Норинстан и обратился к стоящему рядом священнику:
— Чтобы все было честь по чести. Я пожертвую крупную сумму Вашему приходу, если тело моего племянника будет доставлено домой в целости и сохранности.
— Я могу позаботиться только о душе, а не о теле, — возразил священник.
— Придется позаботиться о том и о другом. С Вами поедет один из моих пажей…
— Ваша милость не доверяет мне?
— В наше время не стоит доверять даже самому себе, — усмехнулся Роланд. — Итак, тело Монтегю должно быть погребено рядом с телами его предков, а заупокойные молитвы должны читаться сорок дней и ночей.
— Боюсь, мы не довезем покойничка, — подал голос возница. — Смердеть будет.
— Не больше, чем от тебя. — Граф резко обернулся к нему и смерил гневным взглядом. — От тебя разит серой за милю.
По воздуху поплыл запах благовоний. Священник перекрестился и сотворил короткую молитву. Мимо прошла процессия монахов в тёмных куколях. У них
— Ещё один, — пробормотал Роланд, проводив глазами похоронную процессию. Заметив, что священник мнётся с ноги на ногу, он кинул ему увесистый кошелёк — Это за упокой души моего племянника и за то, чтобы он был похоронен так, как ему положено. Святой воды не жалей!
Священник пробормотал что-то про свой долг пастыря, но деньги взял. Собственно, граф и не сомневался, что он возьмёт, главное, чтобы священник надлежащим образом молился за Монтегю, а не распивал на пару со своим сопляком-помощником вино за чужой счет.
Глухо ударил монастырский колокол, извещая о заупокойной службе. Интересно, сколько граф Вулвергемптонский отписал монастырю? Немало, наверное, если его племянника хоронят в соборе. В прочем, зачем ему теперь деньги, наследников ведь не осталось.
Решено было отправить покойного в последний путь сразу же после службы. Роланд возражать не стал, устало проводив глазами засеменившего к церкви священника. Идти на ещё одну заупокойную службу ему не хотелось, особенно на эту. Но, пересилив себя, граф всё же пошлёл.
У тела Монтегю остались дежурить мальчик-служка и один из пажей Норинстана.
Роланду было не по себе. Он стоял в стороне, надеясь, что его опоздание припишут заботам о племяннике. И это была чистая правда, нашлось бы немало свидетелей, подтвердивших, что последние сутки граф Норинстан посвятил обустройству чужой загробной жизни.
Его мучили сомнения: может, не стоило убивать мальчишку? Видит Бог, он не желал причинить столько горя Оснею! И не желал убивать этого мальчика, но, с другой стороны, Роданн сам виноват. Пожалуй, стоит сделать какой-то подарок монастырю. Или договориться с монахами, чтобы они поминали в своих молитвах Вальтера Роданна? Нет, это вызовет подозрения, да и Монтегю сейчас молитвы важнее. Покой его души будет порядочно ему стоить.
Постаравшись забыть о деньгах и Монтегю, граф попытался сосредоточиться на происходящем. Продвинувшись вперёд, он встал так, чтобы видеть и Оснея, и специально сооруженный похоронный помост. Было душно; свечи неимоверно коптили. Глаза слипались после бессонной ночи, но он все же заставлял себя стоять прямо и не сводить взгляда с прикрытого покровом тела.
— И ведь это не последние похороны, — подумалось ему. — Многие удобрят своими костями чужую землю. Когда я шёл сюда, могильщики рыли ещё одну яму…
И вместе со всеми несколько раз троекратно повторил:
— Господи помилуй. Христос помилуй. Господи помилуй.
От слов о грозном судии и книге с росписью всех грехов человеческих ему вновь стало не по себе. Спокойствие вернула мысль о том, что этот день пока далек, а надлежаще прочитанные покаянные молитвы и, на худой конец, индульгенция способны качнуть чашу весов в другую сторону. В конце концов, это было его единственным крупным прегрешением, искупить которое можно было истреблением язычников, по чёрной гордыне своей не желавших признавать единственно существующего Бога.