Дама с рубинами
Шрифт:
«Что? Зависть, Грета?» — спросила сама себя молодая девушка.
Нет, это не было завистью. Вид прекрасных девичьих лиц всегда был для нее наслаждением. Быть может, это было прирожденное озлобление плебейской крови… Да, причина лежала в этом!
Когда же бабушка с громкими выражениями радости встретила наверху гостей, Маргарита зажала уши и помчалась вниз по лестнице.
Внизу у подъезда стояли сани гостей — прелестная раковина с дорогой меховой полостью, и когда позднее дамы снова сели в них, то прекрасная Элоиза со своим белым вуалем и золотистыми волосами имела вид феи, мчащейся по снегу. Боже мой, какой смешной вид должен был иметь на днях сидевший в санях «комочек» рядом с изящной
Целый день Маргарита не могла отделаться от горьких, навязчивых мыслей и впечатлений, к тому же во всех комнатах было темно. Снег неутомимо сыпался на маленький городок, и только изредка порыв ветра на мгновенье разгонял густую серебристую завесу, закрывавшую собой все улицы и переулки. Только вечером, когда в столовой была зажжена лампа, стало немного уютнее в комнате и тише на душе Маргариты. Тетя София, несмотря на снежную погоду, вышла, чтобы сделать некоторые неотложные заказы, а Рейнгольд работал в своей комнате; вообще он выходил лишь только тогда, когда его звали к столу.
Маргарита накрывала стол к ужину. В печке горел огонь, бросая на пол сквозь отверстие медной дверцы широкую полосу света, а на подоконнике благоухали питомцы тети Софии: фиалки и ландыши. Варвара принесла красиво гарнированные холодные кушанья, а Маргарита зажгла спирт под чайником. Когда же Рейнгольд велел сказать, чтобы ему прислали бутербродов, так как он не придет, то у сестры еще больше отлегло от сердца.
По улице проехало несколько экипажей, и один из них как будто остановился около дома. Может быть, возвратился ландрат? Это узнается завтра, но никак не раньше. Маргарита продолжала приготовлять бутерброды с ветчиной для Рейнгольда и не подняла глаз, когда до ее слуха долетел легкий скрип двери. Маргарита невольно подняла глаза и увидела ландрата, стоявшего на пороге. Девушка так испугалась, что вилка с куском ветчины выпала у нее из рук.
Герберт рассмеялся и подошел ближе к столу. Он был еще в шубе, а на шапке блестели хлопья снега; он пришел прямо с улицы.
— Как ты испугалась, Маргарита! — сказал он, качая головой, — ты, вероятно, несмотря на свои хозяйственные занятия, была в солнечной Греции, а рождественский дед вернул тебя к суровой действительности? Добрый вечер, — добавил он, протянув ей руку, причем Маргарите показалось, что в его глазах, смотревших на нее из-под шапки, сверкнула радость.
— Нет, я не была в Греции, — ответила она, причем ее голос дрожал от волнения, — несмотря на снег и лед, я на Рождество предпочитаю быть здесь. Но твое появление в нашей столовой является для меня чем-то неслыханным; ты, вероятно, сам знаешь, что эта комната всегда была тебе не по дороге; раньше тебя прогонял, может быть, детский шум, а потом… — печальная черточка, появившаяся со времени смерти отца около ее губ, на мгновенье уступила место лукавой улыбке, — позднее ясно выраженное мещанство в обстановке и жизни здесь, внизу.
Герберт вынул из кармана небольшой пакет и положил его на стол, с улыбкой говоря:
— Вот почему я вошел сюда, только поэтому. Зачем мне тащить наверх целый фунт чая, который я купил для тети Софии в столице? — Он снял шапку и стряхнул с нее последние остатки снега. — Впрочем, ты ошибаешься в своем предположении; я нахожу, что здесь преуютно, а твой чайный стол нисколько не похож на мещанский.
— Не могу ли предложить чашку чая? Он как раз готов.
— Конечно; это будет очень приятно после продолжительной езды по холоду, но в таком случае ты должна разрешить мне снять шубу, — и при этом он сделал попытку снять тяжелую одежду.
Маргарита невольно подняла руку, чтобы помочь, как привыкла делать это дяде Теобальду, но Герберт отскочил и глаза его загорелись гневом.
— Оставь это! — почти резко отстранил
Маргарита подала дяде чашку чая, но молчала и не смотрела на него. Она невольно думала о том, действительно ли гордая Элоиза отбросит в сторону этикет и будет своими прекрасными белыми руками мазать бутерброды для супруга. А сам Герберт… Неужели у него действительно были такие мещанские мысли? У бабушкина сына, придававшего такое громадное значение внешним формам, которыми он импонировал свету!
— Ты очень молчалива, Маргарита, — прервал Герберт наступившее молчание, — но я видел, что уголки твоего рта насмешливо подергивались, а это говорит яснее, чем слова. Ты, вероятно, внутренне издеваешься над той домашней обстановкой, которую я хочу иметь, и думаешь, что мои желания могут встретить много препятствий. Да, вот видишь, я читаю это на твоем лице, как в открытой книге. Тебе незачем так краснеть; о том, что делается у тебя на душе, я знаю больше, чем ты думаешь.
— Ты заставляешь своих жандармов гоняться и за мыслями?
— Да, моя милая племянница, с твоего любезного позволения, я делаю это, и тебе уж придется примириться, — с тихим смехом ответил он. — Меня интересуют все оппозиционные мысли, а главным образом те, которые лишь с трудом вмещаются в голове, с которыми она борется, как молодой конь со своим всадником, и которые, наконец, побеждают. — Герберт поднес свою чашку к губам и смотрел, как изящные ручки молодой девушки проворно приготовляли бутерброд. — Эта столовая имеет в данную минуту очень уютный вид, — снова начал он после минутного молчания, — если бы кто-нибудь заглянул сюда из противоположного дома, то мог бы принять нас за молодоженов.
— О, нет, дядя, весь город знает…
— Что мы — дядя и племянница? Совершенно верно, моя милая племянница, — со спокойной иронией перебил ее Герберт.
Маргарита ничего не возразила, хотя, собственно говоря, хотела сказать: «Весь город знает, что ты помолвлен». Ну, пусть думает, что хочет.
Герберт добродушно подтрунивал над нею, и каждое его слово искрилось юмором, которого она раньше совсем в нем не знала. Очевидно, он был в очень хорошем настроении и, вероятно, узнал в столице приятные новости. Но у Маргариты вовсе не было охоты радоваться вместе с ним, она чувствовала себя совсем подавленной, но сама не знала почему. И, как часто бывает в таких случаях, что хватаются за самое неприятное для того только, чтобы выйти из такого состояния, она сказала:
— Сегодня утром у бабушки были гости, дамы из Принценгофа.
Герберт с живостью поднялся, на его лице появилось явно напряженное выражение.
— Ты говорила с ними?
— Нет, — холодно ответила она, — я только мельком видела молодую девушку на лестнице. Ты прекрасно знаешь, что она не может удостоить меня разговором, потому что я еще не была представлена в Принценгофе.
— Ах, да, я и забыл! Ну, вероятно, ты сделаешь это на этих днях.
Маргарита молчала.
— Надеюсь, ты сделаешь это ради меня, Маргарита?