Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Прежде чем закрыть за собой дверь, они, не сговариваясь, посмотрели на неподвижную Собаку…
Феликс двигался с трудом. Как будто отсутствие Собаки мешало ему идти, как будто ему без нее не хватало сил и энергии. В этот вечер Марте не пришлось опираться на его руку: она поддерживала его. И он так и не захотел прикрыть шею платком или шарфом.
Они приподняли рюмки на высоких ножках, чокнулись. Выпили за Собаку — как пьют за живых.
Валантен, видимо, что-то почувствовал, потому что число закусок выросло…
— А знаете, Марта, — вдруг сказал Феликс, — я думаю, ваш семейный полдник позволил Собаке пережить последние моменты настоящего счастья.
— А Матильда-то и впрямь воспылала страстью к Собаке! — ответила Марта, которой ужасно хотелось произносить слово «страсть», просто все время хотелось — с тех пор, как им обогатился ее словарь, с тех пор, как им обогатилась ее жизнь.
Феликс улыбнулся, печально, но все-таки улыбнулся..
А увидеть улыбку Феликса, добиться улыбки Феликса в такой вечер — разве это не значило, что они поднялись на верхнюю, на самую высшую ступень лестницы Любви?
Марта получит ответ на этот вопрос завтра утром, когда проснется в доме, не похожем на ее собственный, проснется с растрепанными волосами, и запах кофе заполнит всю мастерскую.
~~~
Ночи в мастерской и вечера в спальне с маками не имели между собой ничего общего.
В спальне с маками принимала Марта, в мастерской принимали ее.
Вечерами, в знакомой обстановке, среди своих вещей, привычных знаков, она сохраняла контроль над собой даже в дни штормов и больших приливов. По ночам компас словно с цепи срывался. Марта теряла ощущение себя самой.
Когда она возвращалась домой после ночи, проведенной в мастерской, она шла по улице, пошатываясь, как пьяная, — впрочем, она и была пьяна, потому что себя совсем не узнавала, потому что приходила в свой дом, как в незнакомый. Ей нужно было, чтобы прошло несколько часов, прежде чем она начнет находить следы собственного пребывания здесь, и она всегда надеялась, что дети в это время не позвонят.
Она не решалась признаться — даже Селине, что иногда ночует в мастерской. «Нет, это слишком, это уже чересчур…»
После смерти Собаки во взгляде Феликса так и застыло горе, но только Марта видела это. Во всем остальном он никогда еще не был таким веселым и предприимчивым.
Он неустанно придумывал, что бы они могли теперь сделать, куда бы пойти, как бы развлечься, во что поиграть.
Букеты от него продолжали появляться в будке консьержки, от которой, естественно, не ускользнули Мартины ночные прогулки.
Феликс решил сам сказать малышке Матильде о Собаке. Сказать по телефону.
Матильда совсем не удивилась тому, что Феликс позвонил ей. И сразу же спросила: «А как Собака?»
Феликс — было видно, как он взволнован, — сделал знак Марте, чтобы она взяла отводную трубку: наверное, ему казалось, что так она сможет поддержать его, что это придаст ему мужества.
— Ты понимаешь, дорогая, мне как раз надо… я должен тебе сказать… Собака была очень старая, я говорил тебе… и вот она умерла…
Матильда отреагировала не сразу. Сначала было молчание. Феликс и Марта переглянулись. А потом малышка ответила:
— Она умерла, потому что была старая? Очень старая?
— Ну да, потому, дорогая…
— Но ты ведь тоже очень старый, а ты не умер!
Феликс и Марта засмеялись.
— Значит, я ее больше не увижу, твою Собаку?
— Нет, Матильда, никогда больше не увидишь.
— А тебя — увижу?
— Меня — да, когда захочешь.
— Вот и хорошо, — сказала девочка просто и положила трубку.
Назавтра они узнали от Селины: Матильда целый день рисовала только собак, утверждая, что теперь она станет художником — «как Бабулин жених!», но зато совсем не плакала…
Три недели спустя, снова засмеявшись при воспоминании о замечании Матильды, Феликс задал Марте вопрос, от которого она, в свою очередь, пришла в полное смятение:
— Раз уж я остался жив, что скажете, Марта, о поездке в Севилью?
С того дня она лихорадочно готовилась к путешествию, горя нетерпением и умирая от страха.
Она ездила отдыхать с Эдмоном один-единственный раз в жизни. В Булонь-сюр-Мер. И помнит лишь одно: было жутко холодно. Все. Ничего кроме.
Подготовка заключалась не только в том, что надо было достать из превращенного в склад кабинета чемодан, в который она первым делом уложила шаль с бахромой; надо было еще все продумать, забраться в самое далекое прошлое, когда, совсем девчонкой, она мечтала, что ее похитит рыцарь на коне. Рыцарь немножко припозднился, конечно, но ведь пришел за ней, в конце концов, пусть и пешком пришел, и вот теперь просит у нее абсолютного доказательства любви. Он просит ее оставить свой дом, свою мебель, свои вещи, все привычные предметы не просто на ночь, но — вполне вероятно — на всю оставшуюся жизнь. Даже если это уже самые сумерки жизни… Или, может быть, именно по этой причине…
Подготовка была непрерывным подсчетом дней: сколько осталось до отъезда. Надо было видеть, какое оживление царило на страничках сафьяновой записной книжки, где Марта вела обратный отсчет и записывала впечатления о каждом прожитом дне! Она совсем другими глазами видела теперь своих детей, своих внуков: ей казалось, что придется покинуть их навсегда, хотя она и не сомневалась, что скоро увидится с ними снова.
Дети с восторгом приняли идею поездки. Но Поль не преминул позвонить Феликсу, чтобы как следует разузнать все об условиях их пребывания в Севилье и мимоходом дать спутнику матери несколько советов, которые Феликс нашел «поистине отеческими и потому особенно ценными».