Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Шрифт:
Потом появился месье Фужероль: трубка его, как всегда, давно погасла, зато про глаза такого никак не скажешь:
— Если вы к Реми, барышни, то он — с козами… Ты знаешь, где! — уточнил он с лукавой улыбкой, обращаясь к Матильде, которая почувствовала себя так, словно ее просветили насквозь рентгеновскими лучами.
Однако, подумав, она поняла, что причин на самом деле может быть две: либо он сказал «ты знаешь, где», и впрямь что-то зная насчет нее и Реми, либо — потому что, как и ей самой, ему казалось, будто она уже бывала когда-то на этой ферме, на этой настолько родной ее памяти ферме. И потом, человек, который вечно курит трубку, даже и
Обогнув ферму, девочки добрались до амбара и старого трактора, который, в свою очередь, был удостоен положенных ему почестей. И вот уже загон для коз совсем рядом!
Матильду вдруг охватил необъяснимый страх — нет, на нее напало сразу множество страхов, и один противоречил другому, один спорил с другим. Бесчисленные «а если» словно кончиком остро заточенного карандаша кололи ее сердце.
Но когда этих «а если» слишком много, может быть, стоит прислушаться? Может быть, это некий знак — знак того, что лучше было бы не приходить? Ох, поздно, чересчур поздно: она уже здесь, да еще с Бенедиктой, которая умирает от любопытства.
Девочки стали осторожно пробираться к центру стада: сейчас здесь оказалось намного больше коз, чем в прошлый раз. У некоторых на шее висели колокольчики. Матильда подумала, что, должно быть, их надевают на самых лучших, потому что только такие имеют право на звон при каждом повороте головы, только такие способны заставить обернуться музыкой белоснежность, от которой исходит очень сильный запах. Девочка сразу уловила в нем, с одной стороны, нечто, напоминающее аромат мягкого свежего сыра, а с другой, как она чуть позже поняла, тут было куда больше испарений, идущих от внушительного количества навоза, где весело топтались, пачкая копытца, животные.
Матильде показалось восхитительным это смешение белоснежности с неопрятностью, ей показалась восхитительной эта смесь запахов и звуков, распространяемая стадом.
И она снова подумала, что, превратись она в козу, нисколечко бы не смутилась. Но Бенедикта, которая тащилась позади нее, начала ворчать и хмуриться. Подруга вовсе не выглядела околдованной всем увиденным (надо сказать, что и козий сыр, напоминавший творог, она ненавидела), а смотрела вообще только на свои новенькие тенниски, теперь, кажется, безнадежно измазанные.
— Ну, и где же он, в конце-то концов, твой Реми? — спросила она несколько раздраженно.
«Твой Реми»!.. Матильда улыбнулась: да уж, конечно, он ее — этот самый Реми!..
— А я откуда знаю, где! Должен быть где-нибудь здесь…
Поисками этого «где-нибудь», впрочем, заниматься не пришлось: по другую сторону стада, которое все глубже погружалось в навоз и все громче блеяло — чересчур продолжительное пребывание девочек явно заставило коз нервничать, — явился Реми. Вот он — ее Реми, вот он — сидит на большой ржавой канистре и смотрит, как они приближаются.
Опять на нем эта огромная тельняшка, волосы взлохмачены и вид такой насмешливый — изо всех сил изображает из себя шута горохового. Наверное, давно уже наблюдает за тем, как они бродят среди коз, и помалкивает.
— Мог бы все-таки помочь нам, — смущенно говорит Матильда.
Но не оттого она смущена, что он не помог им, а оттого, что она предпочла бы видеть его в другой одежде — более подходящей по размеру, и чтобы причесанный был тоже, ну, в общем, более приличный с виду. Чтобы — как это говорят? — предстал в выгодном для него свете. И чтобы она прямо упала замертво, его увидев, эта Бенедикта! Конечно, она, Бенедикта, чересчур многого ждала, и, вполне возможно, больше уже ничего хорошего не ждет — теперь, когда увидела эту растрепанную голову, его всего — вот такого, а то бы она не стала сейчас с деланным отвращением отчищать навоз от своих подошв, посматривая снизу вверх на Реми, а то бы не казалось, будто она и не собирается пожать ему руку, что было бы нормально: всегда руки пожимают, когда знакомятся с другом подружки!
Да, смущена еще и оттого, что ей хотелось бы, чтобы он не смотрел насмешливо, а разволновался, сильно разволновался, ее Реми, чтобы он потерял голову, чтобы тоже, нет, даже первый смутился, не мог места себе найти, и чтобы Бенедикта, потрясенная его потрясением, прониклась вся этим чувством и воскликнула: «О, как это прекрасно!» — как вчера вечером, когда слушала Матильдин рассказ под пение сверчков.
— Зачем явилась-то, эй, Тильда? — все так же насмешливо спросил Реми, даже и не подумав встать со своей ржавой канистры и поглаживая какую-то бесформенную кучу серой шерсти, которую Матильда заметила только сейчас и которая что-то ей напомнила, как вчера вечером ракушка в форме сердечка из подаренного Бенедиктой колье.
И впрямь — отличный вопрос. Зачем она сюда явилась, эта Тильда? Она и сама думает: зачем? И вообще больше не знает даже, хочет ли оставаться Тильдой, его Тильдой…
К величайшему удивлению Матильды, ответила на вопрос ее лучшая подруга, причем в ответе своем сделала акцент на несовершенной форме глагола, которую, наверное, в совершенстве изучила в школе:
— Матильда пришла, потому что ей этого хотелось и потому, что мне тоже этого хотелось!
Бенедикта произнесла эту фразу просто сногсшибательно! И это доказывало, что она умеет быть элегантной не только в одежде… Самолюбие было спасено.
Реми принял удар. Повернулся к Бенедикте. Осмотрел ее с ног до головы. Оценил. Смерил взглядом… Циркуль. Угольник. Линейка. Калька. Копирка. Миллиметровка. Полный и окончательный подсчет достоинств и недостатков.
Матильда была не в восторге от того, что Реми точно так же просчитывает ее подругу, как ее саму — перед тем, как пригласить на трактор. Ей вовсе не хотелось бы, чтобы он сделал сейчас Бенедикте предложение такого же рода.
Бенедикта держалась отлично: стояла под обстрелом оливковых глаз прямо и спокойно. Даже лучше: она противопоставляла критическому взгляду этого коричневого нахала все, чем владела сама (то, что ты дочь стилиста, даром не проходит): ножницы, сантиметр, нитку, иголку, булавку, швейную машинку…
В конце концов, стало непонятно, кто тут кого осматривает и измеряет, но Матильде короткое время, за которое обоим следовало принять решение (а оно никак не принималось), показалось вечностью.
И в результате уступил Реми. Сдал позиции. С самой чарующей из улыбок, как всегда, обнаружившей дырку между зубами, он опять повернулся к Матильде и сказал:
— Ты мне здоровски нравишься в джинсах, но куда больше в платье горошком!
Матильда не знала, что сделала Бенедикта, услышав это, она не знала даже, существует ли еще в мире какая-то Бенедикта, потому что в ее вселенной никаких бенедикт уже не оказалось, там обитали только она и Реми и не было никого, кроме них двоих. Смотреть друг на друга… Снова начать этот упоительный полет, вернуться к опьяняющему движению взад-вперед, вверх-вниз, но теперь — без трактора, без качелей, приподнявшись над землей только силой взглядов.